и счастья, и только Слово, что стало надеждой мира от трех великих жен, трех Марий, тебе, Иисус.

Мария, мать Иисуса

Вот сын мой, Иисус, одно лишь имя я дала ему, но тело, Господи, его ты выткал сам, и кровию своей наполнил, и вдохнул себя, но нестерпима боль моя уже три дня, с тех самых пор, как резали и рвали плоть его, как будто бы мою, плевали и хулили, словно мне в лицо летели слюни их и обвинения пустые, а речи, ненависти полные, как воды Иордана, сомкнулись над моею головой, и я захлебывалась в них, свет мира угасал в очах моих, и вот уж нет его совсем.

Неужто матери, дитя носившей сперва во чреве, на руках потом и в сердце всю оставшуюся жизнь, достанет сил, и веры, и смиренья увидеть страшный суд над ним и выжить, когда бы жить не можется совсем.

Горяч тот камень, на котором ждала три дня, проплакав о судьбе его, или своей, попеременно, но хладно тело «двери» из скалы, что отделяет мать от сына, от ночи день, Спасителя от Мира, лежать ей неподъемным грузом плиты могильной не над Сыном, но на плечах у Матери, поверившей, что мой Он, да и только, а Божий Сын есть принадлежность Мира.

Ветер треплет волосы рукою вечности, не плач, не плач – колют щеки песчинки, оторванные от Голгофы так же, как и сама Голгофа оторвала от матери сына. Рядом, закутанная в кокон одежд, свернулась калачиком Мария – несчастное, измученное дитя, пусть спит, распухшим от слез глазам нужен отдых.

Мария Магдалена

Она не спит, вот уже третью ночь сон избегает ее сознания, а может, наоборот, сознание сна. Сдержанные, но все еще не иссякающие рыдания Матери Иисуса, ее Иисуса, не мешают глубокому покою миру человеков, заткнувших огромным камнем вход в гроб Христов, словно запечатав его уста от Слова, что нес он в этот самый мир, крылатого и истинного.

«Кто он для меня? Все. Кто я для него? Никто, ибо Он для всех и, значит, разницы меж нами не существует, он любит ближнего как самое себя». Такие мысли душат и возносят, оскорбляют и восхищают – я была при нем, но Он был при всех.

Щекой Мария чувствует биение вены на запястье, рука подложена под голову, соль в глазах, горечь во рту, стопы маленьких ног, остывшие за ночь, уперлись в «пустоту отчаяния», и боль внутри, там, где сердце с великим трудом пытается вытолкнуть из-под «придавившей» его Голгофы очередную порцию крови, чтобы та добежала до запястья вновь, оповестив хозяйку о том, что она пока еще жива.

Не слышен скрип звезд, перемещающихся по небесному куполу, едва уловимы капли Времени, падающие в чашу Хроноса, но более всего тих шепот маленькой черной змейки, уложившей свое блестящее колечко вокруг уха Марии: «Так ли велик провозгласивший всеобщую любовь, если не заметил подле себя любящее сердце? Так ли мудр, орошающий притчами высохшие почвы сознания многих, если не осознал счастья прямого, не сокрытого за буквами и смыслами? И для чего изгонять бесов, аж целых семь, если на их место водрузил трон безразличия и усадил на него беса Пустоты?»

Мария молчит, аспид извивается от нетерпения, шипение его нарастает, чешуйчатое кольцо сжимается вокруг уха. Женщина вздрагивает, резко переворачивается на другой бок и придавливает гада.

Мой Иисус, возлюбивший мир и все в нем, любил и меня, не отделяя от других, но отдавая целиком себя, – шепчут ее губы.

Черная змейка, извиваясь, исчезает в ночной тьме, сетуя на то, сколь легко поддалась на увещевания Ева тогда, но, приняв на себя карму женского рода, «поумнела» и сейчас «подсветила» путь истинный Марии.

Усталость берет свое, измученная событиями последних дней, женщина смыкает веки, заметив перед тем, как полностью погрузиться в забытье, склоненную в молитве перед входом в пещеру фигуру.

Мария Клеопова

«Вот камень предо мной, что отделяет всякого от Бога, что есть преграда на Пути, дверь запертая, бессилие, неверие, опущенные руки. Мне не войти самой, его не отвалить – то мысль первая, диктует ее искуситель через глаза мирские. Да, слабым женским рукам не сдвинуть глыбу, не разбить ее на части, не проскрести ногтями, пусть и с ниточку, но щель, чтобы узреть Его и уловить дыхание Любви и звуки Света, но силу, дабы задуманное сотворить, возьму в молитве, ведь для Господа скала не тяжелей пушинки, когда услышит Он мольбы и просьбы дочери своей, Марии».

«Я пред тобой, мой Бог, обнажена душой и в мыслях нет корысти, здесь, рядом, Сын твой, смерть принявший от людей, жестокую и незаслуженную им. Спусти мне ангела с небес иль крылья дай самой, чтобы войти могла к нему и миррой совершить благое омовенье. Коли потребуешь взамен оплаты деянием, иль мыслями, иль чем иным, возьми хоть жизнь мою, но дай войти, чтоб прикоснуться и веру укрепить свою, аминь».

Сколь многие из живущих на земле имели счастье лицезреть схождение с Небес светящегося крылатого существа? Явление, надо сказать, чрезвычайно эффектное, сродни молнии, вылетевшей из грозового облака и ловко срезавшей ветку прямо над вашей головой (Мария в детстве пережила подобный фокус в исполнении Зевса), но менее шумное и более плавное.

Пораженная женщина воздела руки в ночное небо, дабы отблагодарить Бога в жарких выражениях и максимально исступленно, но светящееся существо опустило ее руки и галантно отвело Марию в сторону от входа. Не произнеся ни звука, видимо, чтобы не потревожить двух других женщин, Ангел (а это был именно он) слегка коснулся огромного камня, приваленного ко входу в пещеру, крылом, и тот, приподнявшись в воздух, словно весу в нем не было вовсе, «отплыл» от проема. После чего «крылатый свет» вернул Марию на место, не забыв поднять в исходное положение ее руки, и бесшумно отбыл на небеса.

– Господи, благодарю, – выдохнула женщина и без сил рухнула на землю.

Иисус и Ангел

Рожденный любовию Божьей, белое на белом, луч в Луче, истинно знаю, что троица у входа в пещеру, проливающая слезы на камень с той стороны, есть именно Троица, женская сторона ее. Мать моя, Дева Мария – отражение Отца Небесного, поделившаяся плотию своей со мной, врата, через которые вошел в этот мир, и Великая Забота о дитя своем, Сыне, достойном ее любви, и самой достойной Любви Его.

Магдалина – это Сын, душа, погруженная во грех, но поднявшаяся над ним через жертву искреннюю