— Какая же омерзительная порода: и гордыня, и чистоплюйство. — Ноздри затрепетали, точно от самого К., а не из-за поворота коридора смердело. — Запомни, мальчик, две вещи, а ну как помогут… — Больше невозможно было смотреть в ответ, так грозно призрак теперь нависал, задевая лицо промозглыми седыми патлами.

Щеки обожгло, но гордыня — она ли? — оскалилась:

— Мальчик лежит там, и мне не нужно его повторное страдание, ни в каком времени!

Дух чуть отпрянул. Но крик его не испугал. И продолжил он, будто не слыша:

— Раз: ты не избавишься от грязи, не вымаравшись в ней. Два: не тебе учить тех, кого сам ты призываешь на помощь.

«Жалкий», — снова прочиталось по глазам, по расправившимся плечам, по тону.

— На помощь, на милость, на благое дело, а не чтоб ты потешался, — упрямо шепнул К. и понял тут же: это конец.

— ПОТЕШАЛСЯ! — Дух еще отпрянул, заревел, хлестко замахнулся, как если бы хотел отвесить ему затрещину, но передумал — и над ладонью лишь зажегся шар холодного красного огня. — Ну смотри у меня… смотри, раз так! — с треском, со скрежетом лед пополз всюду чудовищными щупальцами. — Вот тебе твой… — Дух усмехнулся и закончил с шипением: — прес-с-ступник. И катись на все четыре стороны!

К. не успел ни одуматься и запросить мира, ни даже в полной мере осознать, в чем его упрекают, чем грозят. Стремительно развернувшись, вздыбив плащ, точно кровавые крылья, дух швырнул огненный шар под ноги кому-то, показавшемуся из-за поворота, и исчез. Дом дрогнул, как в агонии. Взрыв осветил длинные волосы, белоснежную рубашку с ослабленным воротом, пустые мрачные глаза на белом лице — и все померкло.

Это был верный гувернер. Аркадий Борисович R., чью сутулость еще не исправила служба, а щеку не отметила шрамом Балканская кампания.

Развенчание. Подтверждение. Правда. К. застонал.

R. спешил, но старался не шуметь; оглядывался, словно дикое животное на незнакомой тропе. К. сглотнул, попятился еще, плотнее прижался к двери взмокшей спиной, прекрасно, впрочем, понимая: не сумеет, конечно, не сумеет ничему помешать. Он ударил в створку кулаком — почувствовал костяшками древесину, но не раздалось ни звука. Время было глухо к нему. Даже гневный призрак едва колебал его необратимое течение.

— Дух… — жалобно позвал К. — Дух, нет, я не хочу; если все так, точно не хочу…

Старик не появился, но рука его словно сильнее сдавила сердце. R. подходил все так же бесшумно, быстрее с каждым шагом, и на ходу доставал из кармана серебряный ключ. К. не видел более его лица; с трудом различал разве что движения. Они не были нервными, ни одно не производило шума — и даже ключ скрежетнул в замке глухо-глухо, повернулся быстро-быстро. В эти секунды R. стоял к К. вплотную, но все равно плыл в тумане. Одно было очевидно: глаза его, обычно ясные и спокойные, странного оттенка увядающих цикориев, превратились в полные темноты провалы. Дверь медленно, без скрипа, открылась — и R. скрылся за ней. А запах, отвратительный запах, остался здесь и стал сильнее.

К. шагнул в спальню прежде, чем осознал это. Дух ведь… был в чем-то прав? Преступление легче раскрыть, если его увидеть. Как ни тяжело смотреть в бездействии.

Он вовремя переступил порог — R. тут же запер дверь. Ключ он убрал в карман, еще раз внимательно осмотрелся и шагнул к постели. Решимость К. все же изменила; несколько секунд он не шевелился, даже смотрел не туда, а в сторону, на прямоугольник полузашторенного окна, на звезды за открытой половиной стекла. Тошнота не проходила. Неужели… неужели?.. Вспомнилось страшное: вторая после ключа улика, быстро переставшая казаться неоспоримой… неужели преждевременно?

О, сколько он этим мучился. Сначала десять лет после самой беды, потом еще пуще — когда оказался у R. в подчинении. Как мотало душу, какие яростные крутились в голове мысли: сначала о нем, потом о себе, снова о нем — и так до бесконечности. «Вальжан ты? Или все же Свидригайлов, которого я покарал, а теперь вынужден терпеть рядом?» Мысли нечем было подпитать, но нечем и убить, поэтому раз за разом они умирали от голода, воскресали и возвращались — два грызущихся волка. К. сжился с ними, как мог бы сжиться с какими-нибудь язвами в желудке, а потом, в прохладном марте, на втором месяце службы R. в московском сыске, произошло то, что сломало хребет одному из волков. Сейчас мертвый зверь опять зашевелился, поднял морду, испачканную кровавой слюной. К. дрожал от одного взгляда в его глаза. И мучительно сожалел, что разозлил старика, остался один не только в прошлом, но и в темном внутреннем лесу.

Когда он все же осмелился повернуться, R. стоял у кровати, на которой D. недвижно лежал на боку. Одеяло его сбилось; под воротом ровно и редко вздымалась смуглая худая грудь; волосы черным полотном стелились по подушке. Ангельское создание… по спокойному лицу было понятно: сейчас D. не видит дурных снов. На тихий оклик мальчик не отозвался, от прикосновения к щеке не очнулся. К. вздрогнул; мысли его об ангелах быстро сменились мыслями о мертвых принцах и о тех, кто приходит к ним.

R. выпрямился и взял с прикроватной тумбы пустую чашку. Заглянул в нее, принюхался, попробовал темной жидкости, пальцем собрав ее со дна.

— Да что же это…

Чашка полетела на пол, к стене — с силой и звоном, который рассыпался по всем углам. Кто угодно подскочил бы, но D. даже не повел головой; кудри его продолжали падать на лоб; ресницы оставались плотно сомкнутыми. Несколько секунд R. глядел на него в надежде, потом схватился за голову, постоял так еще, размышляя, — и опустился в изголовье. Выводы его явно были те же, что и у K.: в таком глубоком сне сотворить можно что угодно. И остаться неузнанным, ненайденным, безнаказанным.

— Нет, — прошептал R. — Нет, не сегодня.

Он не делал ничего, просто сидел, минуту за минутой — только подрагивающая рука водила по спутанным детским волосам. Взгляд же, по-прежнему пустой и почти не мигающий, устремлен был на дверь, в точку над ручкой. К., в свою очередь, жадно, пристально наблюдал за R., нет, за ними, за ребенком и взрослым, — и тошнота, и сердечная боль уходили все дальше. Нет, второму волку не воскреснуть. К. был прав, точно прав, а слова призрака «твой преступник» знаменовали лишь насмешливое, предостерегающее напоминание: не всегда. И мерзкий запах клубился вовсе не вокруг R.; источником было что-то другое. Кто-то.