то на его глазах, не то внутри него. Пока он бежал сюда, он ведь успел вообразить много вариантов этого объяснения между учителем и учеником. Но ни один, ни один…

— Тебе пора бы… — нарушил тишину R., хотел было отстраниться, но его схватили за руку.

— Как я буду? — прошептал D., это вновь пришлось читать по губам. — Я боюсь Василиска, я ведь помню… в последнюю ночь, прежде чем он нашел меня, ты крепко-крепко держал меня за руки, вот так. — Он чуть сдавил пальцы. — Долго… прося не бояться и обещая, что все кончится. И хотя потом он все равно пришел, злее, чем обычно, но больше-то я его…

R. дернулся — с такой мукой, будто в него всадили нож; Иван тоже — и тошнота затопила его. Крепко держал… в ночь, когда появились синяки? А за горло? Растерянность исчезла, схлынул и страх, и тем более стыд. Хватит! Пора было удариться в дверь грудью и кулаками, воскликнуть: «Выходи, скотина!», приволочь сюда весь дом, наконец поймать ночной кошмар с поличным, но…

— Ты спас меня. Да? Как-то спас. — И еще крепче сжались детские пальцы.

Иван уперся в створку ладонями и лбом, зажмурился, рвано выдохнул. Гнев его, праведный и здравый, был отчего-то… ломким, неуловимо расколотым ровно посередине. Иван бессильно задыхался от него и одновременно отталкивал. Будто был второй какой-то смысл у слов. Что-то иное… Он стиснул зубы, впился себе в волосы, легонько потянул их, чтобы успокоиться, — и не отпрянул, продолжил слушать; снова глянул в скважину.

— А что ты помнишь еще? — дрогнувшим голосом спросил R., склоняясь к мальчику. Без тени страха, скорее… с надеждой? Тот помотал головой. — Лицо Василиска… нет? Было у него лицо?

— Не знаю… нет… — D. обхватил себя за плечи, поежился, но тут же руки упали на колени. — Другое важно. Он вернется. — Глаза его опять требовательно, испуганно взглянули в бледное лицо R. — Вернется без тебя, я точно знаю, вернется…

— Нет! — воскликнул тот с отчаянием. Ивана передернуло, но и следующие слова были не теми, которых он ждал, запутывали все безнадежнее. — Не вернется, не решится. Но на всякий случай я дам тебе три напутствия: может, они тебя уберегут.

— Лучше бы ты… — Но R. так отчаянно и затравленно глянул на мальчика, что очевидное «остался» застряло в его сжавшемся горле.

— Первое, — R. кивнул на тумбочку, где стояла обычно вечерняя чашка, — не пей больше на ночь шоколад, не бери его ни из чьих рук, ни за что и никогда. Второе, — он посмотрел на дверь, — кроме замка, у тебя есть задвижка наверху. Она старая, ею давно никто не пользовался, но она работает. Задвигай ее на ночь. Всегда. И третье… — Он склонился ближе; D. подался к нему. Лбы их почти соприкоснулись, голос R. стал совсем тихим, и Ивану пришлось напрягать слух: — Если вдруг увидишь это… существо еще хоть раз, напиши в любую из московских газет, что приносят твоей матери. Напиши редактору, что тебе нужен человек, зовущий себя Осой, и что у тебя есть рассказ для него.

— Рассказ?.. — пробормотал D., но по глазам читалось: он все запоминает.

R. улыбнулся, и уже не холод, но жар ударил Ивана, точно плеть.

— Оса собирает дурные сны. И побеждает чудовищ.

— Любых-любых? — Как всякий ребенок, D. не удержал робкого восторга.

— Почти всех. — R. помедлил, ненадолго отошел к комоду, но вскоре вернулся. Стоя к Ивану спиной, протянул что-то мальчику со словами: — И возьми еще вот это. Хотел подарить тебе на день ангела. Но пусть сейчас, пусть тоже тебя бережет. Я люблю тебя.

Блеснул металл. Снова они молчали какое-то время… а потом D. сорвался, обнял его, спрятал лицо на груди, обхватил дрожащими руками, такими смуглыми на белой ткани рубашки.

— Не уезжай, не уезжай, не… — горячо, но все тише бормотал он, и R. никак не мог оторвать его от себя.

— Я люблю тебя, — повторил он, покоряясь, обнимая худую спину в ответ. — Что бы ни случилось, помни об этом. А сейчас тебе…

— Что это вы тут делаете-с?

Высокий голос из-за спины заставил бы Ивана подпрыгнуть, а может, и врезаться в дверь лбом, если бы у него остались хоть какие-то силы. Но силы истаяли; голова заболела, кровь застучала исступленнее — и более всего отвратительное чувство походило на… вину. За что? Да за что, бога ради, пусть даже ничего сейчас и не стряслось меж двумя шепчущимися по ту сторону двери? Иван не понимал, не понимал вообще ничего. Ведь только что он получил довольно веское доказательство их с графом подозрений — второй приход R., эти синяки, слова мальчика, тайна, которую он от всех скрыл… где торжество? Почему вот-вот загорятся уши, точно его, Ивана, глубоко опозорили? Так или иначе, никак не выдав эту внутреннюю бурю, он как можно плавнее выпрямился, развернулся и с самым строгим видом приложил палец к губам:

— Тсс…

Перед ним стоял секретарь — в обычном костюме мышиной, а вовсе не петушиной расцветки; с одуванчиковой шапкой русых волос; с расчетной тетрадью под мышкой. Цепкие выпуклые глаза его забегали по Ивану вопросительно и настороженно, явно выискивая что-то подозрительное.

— Добрый день. — Иван кивнул и безмятежно улыбнулся. — Дособираю… — он помедлил, сделал внушительный вид, — материал, так сказать. Черты к портрету; ничто ведь так их не прибавляет, как наблюдение тайное…

Он даже сумел двусмысленно подмигнуть — помог задергавшийся глаз.

— Отвратительно. — Бледно-розовые губы Петуховского жеманно-одобрительно изогнулись, а потом он, явно потеряв к беседе интерес, зевнул. — Но умно. Ладно-с, а мне вот нужно бы заглянуть к мальчику, проведать… — И он пошел было дальше.

— Не ходите, он спит! — выпалил Иван и сам себе удивился. Петуховский был удивлен не меньше, заозирался. — Я уже заглядывал, ну, подглядывал и за ним тоже…

Звучало ужасно в контексте всего пережитого маленьким графом, но мысли Ивана слишком заметались. Путь по коридору у этого длинноногого секретаря займет меньше минуты, а вот тот же путь по карнизу даже у такого ловкого существа, как D., — минуты четыре. А может, R. так и не удалось его выпроводить; может, он еще тут; может, оба они, затаившись, слушают разговор в коридоре…

— Когда? — осторожно поинтересовался Петуховский, глянув Ивану через плечо.

— Да вот пять минут как. — Тот прислушался. В комнате то ли не говорили, то ли говорили теперь совсем шепотом. — И мне кажется, лучше бы зайти через полчаса или вроде того; может, проснется… жалко будить, у него ведь плохо со сном. Нет?

— Может быть, — задумчиво кивнул секретарь и,