Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пикассо, впрочем, уже успел обрести хладнокровие.
– Ерунда, – сказал он беспечно. – Мы просто спрячем статуэтки подальше, и никто про них и не вспомнит.
Полная физиономия Аполлинера исполнилась каким-то детским отчаянием. Он только головой покачал.
– Нет, – сказал он тихо, – не спрячем…
Оказалось, что, увидев публикацию в газете, Гийом вызвал Пьере, наорал на него и уволил. Услышав это, Пикассо схватился за голову.
– Как – уволил? Ты идиот! Он же захочет отомстить!
– Захочет, – кивнул Гийом, – еще как захочет. Больше того скажу: прежде, чем уйти от меня, он пообещал написать про нас в газету.
– В какую еще газету?
– Если бы я знал!
Пикассо отвернулся к окну. Молчал несколько секунд, потом сказал змеиным шепотом.
– Это ты во всем виноват…
– Я? – Аполлинер чуть не подпрыгнул от неожиданности. – Почему я?
– Да-да, – настаивал Пабло, – виноват ты и твой милый друг Жери Пьере.
– Он мне не милый друг, – рассвирепел поэт, – он всего только мой секретарь.
– Он секретутка, а не секретарь! – рявкнул Пикассо. – Это во-первых. Во-вторых, я не намерен из-за твоей глупости идти в тюрьму.
Лицо его переменилось, и он теперь глядел на поэта с превеликой надменностью. Аполлинер только руками развел. Из-за его глупости?! Выходит, это он заставил Пабло купить этих чертовых ибериек?!
На это художник ничего не ответил, он напряженно что-то прикидывал. Аполлинер следил за трансформациями его физиономии с содроганием. Друзья втихомолку звали Пикассо «Пабло-дьябло» – за его непредсказуемый характер и склонность к интригам. Одна из его возлюбленных сказала, что он использует людей как кегли: бьет по одному, чтобы упал другой. Вот и сейчас задумчивость Пикассо не предвещала окружающим ничего хорошего.
Наконец художник поднял голову, взгляд его просветлел.
– Вот что, – проговорил он с необыкновенной важностью. – Все это случилось не просто так. Это испытание, это крест. И крест этот ты должен взять на себя, как сделал в свое время Иисус Христос.
И он сверкнул на Аполлинера своими темными глазами.
– Что? – не понял Аполлинер. – Какой еще крест, при чем тут вообще Христос? Что ты имеешь в виду?
Пабло досадливо пожал плечами: мысль его ясна и малому ребенку. Если их возьмут, Гийом должен сказать, что это он, он один украл статуэтки.
– Но я не крал их! – рявкнул Аполлинер.
– Неважно, – отмахнулся Пикассо. – Ты, или твой секретарь – это все равно. Но ты должен признаться в своем грехе и признаться так, чтобы все поняли, что гений французской живописи тут не при чем.
И он умолк. Несколько секунд Гийом сверлил его тяжелым взглядом. Казалось, еще немного, и одним ударом тяжелого кулака он расплющит щуплого Пикассо, как муху.
– А если нет? – наконец проговорил Аполлинер голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Если я не признаюсь в преступлении, которого не совершал?
Пикассо устало прикрыл глаза и произнес с великой скорбью.
– В таком случае, я все равно все свалю на тебя.
Несколько секунд Аполлинер молчал, потом произнес не менее скорбно.
– Ну, а я, в таком случае, свалю на тебя.
Пикассо иронически ухмыльнулся.
– Ну, и кому, по-твоему, поверят? Первому гению Франции или безродному полячишке? Да я скажу, что вообще тебя не знаю – ни тебя, ни твоего секретаря.
Секунду они оба оторопело глядели друг на друга. Потом, не сговариваясь, разразились истерическим хохотом. С полминуты, наверное, они так заходились, что в мастерскую даже заглянула на миг обеспокоенная безымянная барышня.
– Мы совсем с ума сошли, дружище, – проговорил, наконец, Пабло, утирая выступившие от смеха слезы. – Я не знаю тебя, ты не знаешь меня – никто никого не знает. А между тем дело очень серьезное. Если у нас найдут эти статуэтки, нас могут обвинить в том, что мы украли не только их, но и «Джоконду».
– Могут, – согласился Аполлинер. – Этим идиотам лишь бы обвинить кого-нибудь, лишь бы не искать настоящего преступника. Тем более, повод для обвинений у них есть.
– Есть, и не один, – кивнул Пикассо. – Вспомни, ты ведь раньше требовал спалить Лувр дотла и на месте его построить храм нового искусства.
– Да, я требовал, – согласился Гийом, – но я требовал сжечь Лувр, а не обокрасть его.
– Ах, да кто будет входить в такие тонкости, – махнул рукой Пикассо, – сжечь, обокрасть – какая разница? Тебя просто посадят в тюрьму, как подозрительного иностранца – и дело с концом. Если мы не хотим хлебать тюремную баланду, мы должны придумать, как отвести от себя удар.
Ненадолго оба задумались.
– Вот что мы сделаем, – торжествующе сказал, наконец, художник. – Мы дождемся ночи, положим статуэтки в чемодан, выйдем к Сене и утопим их. Нет улик, нет и обвинения.
– Пабло, ты истинный гений, – прочувствованно произнес Аполлинер. – Если бы ты не стал великим художником, ты сделался бы королем жуликов.
– Одно другому совершенно не мешает, – скромно ответствовал Пикассо. И снова скрестил руки на груди, как это, несомненно, сделал бы в похожих обстоятельствах Наполеон.
Глава третья
Черная банда и дырка от бублика
Знаменитый Римский экспресс, устремляясь к сердцу Франции, неторопливо пронизывал парижские предместья, словно игла гигантской швеи, протыкающая материю пространства и времени. Дым, стелившийся за паровозом, казался темной нитью, сшивающей города и веси. Ганцзалин, устроившись напротив Загорского, с интересом обозревал окрестности. Идиллические одно— и двухэтажные беленые домики с островерхими крышами перемежались дымно-серыми коробками заводов и фабрик, которые, казалось, только ждали момента, чтобы разинуть пасть и навсегда поглотить идущих к ним рабочих.
Нестор Васильевич деловито проглядывал французские газеты, купленные им на последней перед Парижем станции. Стопка непрочитанных газет слева понемногу уменьшалась, а стопка из прочитанных справа – столь же неуклонно росла. Помощнику, наконец, надоели однообразные пригородные пейзажи, и он стал наблюдать за действительным статским советником. В глазах Ганцзалина плескалась сложная смесь уважения и скепсиса: он, как всякий почти китаец, испытывал пиетет перед печатным словом, но при этом, как многие российские подданные, не слишком-то ему доверял.
– Слышали про поезд-призрак? – неожиданно спросил он.
– Что еще за призрак? – хмуро осведомился действительный статский советник, не поднимая глаз от газеты.
– Пару месяцев назад из Рима вышел поезд и пропал в тоннеле, – с явным удовольствием взялся рассказывать помощник. – Совсем пропал. Выехать из тоннеля он