Птицелов поддел краешком ложки пахучего варева, подул, попробовал. Закатил глаза. Умопомрачительно вкусно. Мелькнула предательская мыслишка: а может, и впрямь остаться тут, на засеке? Живут разведчики не худо. Сыты, одеты, вооружены. Нигде, ни в родной деревне, ни в городских руинах, не видел Птицелов такой жизни… А на Севере и вправду в петлю можно угодить. Запросто. Сказывают, конечно, что правительством это строжайше запрещено, но вряд ли из Столицы не видно, как в Приграничье с мутантами обращаются.

Но мыслишка мелькнула, отозвалась короткой тянущей болью в груди и пропала. Не мог Птицелов обмануть Колдуна. Да и самого себя не мог. Где-то там, в непредставимых черных безднах, томится Лия. А он тут у камелька рассиживается, ест от пуза, о лучшей жизни помышляет. Нет, переночевать, поблагодарить хозяев, и в путь.

Птицелов доел похлебку, принял от Затворника глиняную чашку с чаем. Никакие мысли, ни предательские, ни самые что ни на есть праведные, не могли испортить благодушного настроения. Завтра видно будет, сказал он себе.

Птицелов налился чаем по самые уши, поблагодарил радушных хозяев и выразил желание «чуток завести глаза».

— Ложись, кто тебе не дает, — откликнулся Бельмастый. — Там вон в углу лапник брезентухой накрыт. Почитай, перина…

— Угу, — пробормотал Птицелов, поднимаясь.

— Спать ложись, шестипалый братуха, — изрек Шестипалый, — будем тебя сторожить мы вполуха.

Глаза слипались. Он добрел до постели и уснул, едва коснувшись головой брезента.

Во сне все смешалось. И дневные впечатления, и прошлые переживания. Воспоминания и мечты. Мелькали в каком-то диком хороводе упыри. Лесоруб колол дрова на заднем дворе деревенского дома, а папаша Сом относил их в сарай. Лия обливалась слезами, как Бунашта, и все норовила пальнуть из автомата в мечущегося Бошку. Железная птица на дымных струях опускалась рядом с оплавленным памятником, открывала круглую светящуюся пасть, и Птицелов протягивал ей миску с похлебкой. «Дело мутанта на Севере, — прокаркала птица голосом Колдуна, — болтаться на висельном дереве». И кто-то мерзко захихикал в ответ. А кто-то сдавленным голосом проговорил: «Тише ты, Шестипалый, братуху разбудишь».

Птицелов вздрогнул и понял, что уже не спит. За стенами хижины бесновалась непогода. В бойницы тянуло сквознячком. От очага расплывался жар. Рядом храпел разведчик. А два других сидели у огня, шептались, сдвинув головы. Сквозняк раздул угли, на уродливых лицах мутантов заплясали отсветы. Птицелов узнал шептунов: Бельмастый и рифмоплет Шестипалый. Стараясь не выдать себя неосторожным движением, Птицелов прислушался.

— Не нравится он мне, — сказал Бельмастый. — Странный какой-то… На ногах дюжина пальцев, прямо как у тебя, а не наш. Печенкой чую.

— Завалил солдата он, — заметил Шестипалый, — значит, крепок и силен.

— Да, нам бы такой пригодился, — ответствовал Бельмастый, — но не хочет же оставаться. На Север идет, а там солдаты. Заложит он нас, как пить дать.

— Ты, Бельмастый, прав, заложит, — согласился Шестипалый. — При такой красивой роже.

— Колдун, говорит, его послал, — продолжал Бельмастый. — А зачем, спрашивается, Колдуну посылать кого-то на Север? Колдуну на Севере ничего не надо. У него и на Юге все есть. А чего нет, зверье доставит… Выходит, врет нам Птицелов. Может, он давно к солдатам перекинулся, а? Может, это они его послали про нас поразнюхать? Что скажешь, Шестипалый?

— Коль нам пришелся не по нраву, — откликнулся рифмоплет, — перо в бочину и в канаву!

— В лес отнесем, — сказал Бельмастый. — А там упыри подберут.

Они легко и бесшумно поднялись. Сверкнули красными бликами ножи, хорошие армейские тесаки, но Птицелов был уже наготове. И когда Бельмастый наклонился над ним, Птицелов откатился в сторону, вскочил, сорвал со стены карабин.

— Стоять, свинорылые! — крикнул он и демонстративно передернул затвор.

— Что?! Где?! — переполошился спросонья третий разведчик.

Узрев едва ли не перед самым носом ствол карабина, Затворник воздел руки и застыл с открытым ртом.

— Ты чего, паря? — пробормотал Бельмастый, пряча нож за голенище. — Приснилось что?

— Я все слышал, упыри вонючие, — сказал Птицелов. — Совсем озверели в лесах, своего брата-мутанта не жалеете.

— Если ты нам друг и брат, — заметил Шестипалый, — возвращай ружье в обрат.

— Заткнись, рифмоплет, — откликнулся Птицелов. — Из-за моей обувки да ружьишка старого жизни меня решить хотите… Думаете, я тупой?.. Вояки сраные…

— Мужики, вы чего?! — спросил Затворник, который так ничего и не понял в этой мизансцене. — Какое ружьишко? Птицелова ружьишко? Дык из него только мелких птах стрелять…

— Ты вот что, Птицелов, — сказал Бельмастый. — Остынь. Не тронем мы тебя, пошутили…

— Врешь, Бельмастый, — сказал Птицелов. — Меня не проведешь, я вранье чую. А ну, пропустите!

Он перешагнул через Затворника, все еще не могущего взять в толк, что происходит, и крадучись вдоль стен, не спуская глаз с разведчиков, пробрался к выходу. Толкнул задом дверь, вывалился наружу.

— Ты, Затворник, глупый гусь, — услышал Птицелов напоследок, — за тебя еще возьмусь…

Дверь захлопнулась. Не разбирая дороги, Птицелов кинулся в лес. Он понимал, что так просто ему уйти не дадут. Оставалась одна надежда, что до утра разведчики из своей хижины носу не высунут, упырей побоятся. Птицелов, конечно, тоже боялся упырей, но выбора у него не было. И на засеке упыри, и в лесу. Только те, которые на засеке, похуже лесных будут. Никогда не слышал, чтобы четвероногие упыри своих жрали. А вот двуногие…

Перемахивая через трухлявые стволы, ныряя под толстые сучья, нависающие над узкой звериной тропой, что вела от хижины в чащу, Птицелов жаждал лишь одного — уйти от засеки как можно дальше. Едва рассветет, разведчики кинутся в погоню. Из-за карабина и добротных ботинок. А пуще всего — из-за боязни, что беглец наведет на них солдатский патруль.

Не такая уж и плохая мысль, подумал Птицелов ожесточенно. Они мне никто. Они уже не мутанты даже, а звери лесные. Из-за таких, как они, солдаты лютуют. И байки про кровожадных южных упырей среди северян из-за таких вот разведчиков…

Он едва успел затормозить. Взбил тучу палой листвы, шлепнулся на задницу, выронил карабин.

Ну вот, успел подумать Птицелов, прямо как в маминой сказке: от Лесоруба ушел, от разведчиков ушел, а от тебя, упырь лесной…

Матерый упырь, преградивший ему путь, сел на задние лапы, вздел пушистую морду к мутному фосфоресцирующему небу и захохотал.

— Люди, — проворчал упырь, обнюхав карабин. — Много железа, мало мозгов.

Птицелов все еще сидел на заднице — ни жив ни мертв. И все-таки скорее жив, чем мертв. Огромный упырь, самый крупный из всех, что Птицелову доводилось встречать, судя по всему, настроен был дружелюбно.