Макс чуть поднимается, напрягая пресс, гортанно стонет, двумя руками обхватывает мою голову и держит крепким захватом. Секунда, другая дать мне привыкнуть к величине, и вот уже Максим насаживает мой рот на свой член.

Уже упираюсь руками в бедра, чувствуя, как внушительный толстый орган вошел только наполовину, уперся концом в щеку, надавил.

Очень надеюсь, что Максиму не приспичит насиловать мой рот.

Но я зря боялась. Напряжение внутри Максима было столь высоко, что по его телу проходится судорога, а мне в горло стреляет рваным потоком обжигающая лава, заполняя рот настолько обильно, что приходится глотать.

Я с выдохом и кашлем отпускаю изо рта член и смотрю на взъерошенного Макса и снова вниз. Облизываю влагу с губ.

Гигиена превыше всего, и я вытаскиваю язык, начиная по всей длине слизывать сперму, вычищая все под чистую. Его руки тянут меня к себе, массажируют затылок, заставляя тело сотрясаться в не прекращающихся конвульсия.

Глаза в глаза. Губы в губы. Он тянет меня на себя и грубо целует, вылизывая всю полость, смешивая вкусы и запахи. Дарит мне настоящий, ни с чем не сравнимый, кайф, и я дергаюсь, ахаю, чувствуя между половых губ головку члена.

Она елозит у клитора, и я закрываю глаза, приготовившись прямо сейчас потерять девственность и зная, что ни пожалею ни о единой секунде этой ночи.

— Там был кто-нибудь? — низким, гортанным голосом задает вопрос Максим мне в губы и второй рукой тянется в груди, ласкает сосок, чуть дергает его на себя. Наполняет все тело предвкушением и сладкой негой.

— Никого… Ты же знаешь, что никого. Нигде…

Он долго смотрит в глаза, пытаясь найти проблеск лжи и, втянув воздух, начинает медленное, такое медленное погружение внутрь.

Открывает половые губы, головкой раздвигает тугой вход.

— Бля, как же узко… — выдыхает он и прижимается к губам, смотрит в глаза.

Член упирается в преграду. Мы замираем, отсчитывая секунды до падения в последний омут страсти.

Раз…

Два…

Выдох, три… Ну, давай же… Сделай это. Сделай меня своей. Разрушь меня окончательно.

Звонок.

Что?

Во тьму сознания пробивается луч света телефонной трелью айфона, и я тут же слетаю с члена, так и не успев лишиться чести.

Спрыгиваю с кровати, оглядываясь. В темноте, сквозь ткань безрукавки Максима нахожу мелькающий аппарат. Вытаскиваю и не глядя нажимаю вызов.

— Да! — говорю, запыхавшись от скорости движений. Передо мной тут же вырастает Максим, пряча все еще твердый член в спортивные штаны. Сама не знаю, рада ли я тому, что нас отвлекли.

— Светка, ты че запыхалась? Дрочила что ль?

Это Виталик, как всегда со своим неуместным юмором. Хотя в этот раз он был почти прав.

— Нет, конечно… — отвечаю я и думаю, что сильно бы удивила его сказав, что почти трахнулась с парнем из приюта. — Что тебе?

— Мне тут шепнули, что ты одна в доме… Так, может, я…

Слово «шепнули» мне не понравилось. Кто ему обо мне докладывает, и почему тогда не доложили о Максиме.

Этот молчаливый истукан вдруг вырывает у меня телефон и прикладывает к уху, прекрасно расслышав все, что мне сказал Виталик.

Я тут же цепляюсь в его руку, ощущая грубость и силу, смотрю в глаза снизу-вверх и прошу почти беззвучно.

— Не надо, я просто отключу.

Пока Виталик зовет меня на той стороне провода, Максим продолжает смотреть мне в глаза. Долго. Кажется, что целую вечность. А у меня во рту сохнет от его взгляда и от силы, что скрыта в этот твердом, высушенном теле.

Он тянет руку ко мне, касается кончиком пальца соска, и я вздрагиваю… Рукой глажу его живот, линию паха…

Он отключает телефон, тянет меня к себе за сосок и буквально впечатывается в мои губы, врывается языком точно так же, как ворвался в мое сердце.

Отвечаю на поцелуй с жаром. Бешено и спешно работая языком, продолжая чувствовать смесь терпких мужского и женского вкусов.

Это все кажется таким грязным и грешным, буквально сводит с ума. Но при это ощущается самым правильным, что я делала в своей жизни.

Максим толкался в мой рот все чаще, имитируя половой акт, теребит соски все сильнее, второй рукой поглаживая затылок, держа его в плену.

Он отрывается от меня с влажным звуком, задирает голову и лижет место пореза, шепча рвано:

— Хочу тебя, пиздец…

Я ногтями царапаю его плечи, трусь всем телом, ощущая, как внутри полыхает желание и киваю.

— О, Господи… Да… Максим… Да.

Он выстанывает глухо, руками прижимает меня за голую задницу к себе и валит на кровать, нависает, уже потянувшись к поясу треников. Но тут темную спальню озаряет свет автомобильных фар.

— Блядство… — слетает с меня Максим и не сводя взгляда с раскрытых в стороны ног, поднимает безрукавку и сразу идет к окну, выглядывает, оборачивается и смотрит, как я натягиваю очень целомудренную сорочку. Которая вообще не спасет мою честь, возжелай Макс ее забрать.

Убедившись, что его не засекут, Максим вылезает в окно. Я же, сотрясаясь от внутреннего напряжения, иду смотреть как он уходит. Постоянно смотрю в сторону двери, хоть и закрытой.

Душа уже давно в пятках и остается только надеется, что Максима никто не засечет.

Он вдруг поднимает голову, уже почти полностью свисая со второго этажа и широко улыбается.

Я даже опешила, но не смогла не улыбнуться в ответ.

— Что? Пойдешь всем рассказывать, как чуть не трахнул дочку мэра, — шепчу я, сложив руки на груди. Он продолжает держаться только за счет мышц и качает головой.

— Вот как трахну, так всем и расскажу.

— Дурак, — хочу закрыть окно, внутренне совершенно не обижаясь. Не думала, что мужская улыбка может настолько обезоруживать.

— Поедешь завтра со мной в Москву?

— Зачем?

— У меня бой в клубе «Голод». Посмотришь…

Я задумываюсь ровно на несколько секунд, прикидывая, как можно скрыть тот факт, что я тусуюсь с оборванцем и даже гоняю с ним по Москве. Но отказывать я и не думала, слишком уж мне хотелось снова увидеть его в драке, да и просто побыть рядом. Когда еще появится такая возможность?

— Не надейся, что сможешь забраться ко мне в трусы… Мы поедем… По-дружески.

— По-дружески, значит, — ухмыляется он и, напрягая руки, поднимается выше, вытаскивает язык, как жало. И я, движимая похотью, касаюсь его своим, потом губ и чувствую глубокий, пошлый поцелуй.

— Завтра на станции в восемь утра… Подружка… — говорит он со смешком и словно испаряется, отпуская подоконник.