Впрочем, не все в романе было только фантазией. Прототипом храма Соломона послужил таинственный древний город Большой Зимбабве, исследованный английскими археологами. Прообразом Куотермейна стал британский натуралист Фредерик Кортни Силус, о похождениях которого Хаггард был наслышан (хотя, с другой стороны, сам Генри любил прихвастнуть в светской компании: «Аллан Куотермейн — это я»). А, скажем, туземец Умслопогаас, сквозной персонаж многих его произведений, даже выведен под собственным именем. Когда реальному Умслопогаасу сказали, что Инданда пишет про него в своих книгах, тот спросил: «А что он делает со своими книгами?» — «Он продает их». — «Тогда скажите инкосе Инданде, что раз он зарабатывает деньги тем, что пишет обо мне, будет правильно и справедливо, если он вышлет мне половину этих денег». Узнав об этом, Хаггард отправил Умслопогаасу охотничий нож, на котором было выгравировано его имя.

Два романа в год — такой лимит установили издатели для теперь уже знаменитого писателя Хаггарда. Традиции зулусов, экзотические животные, древние африканские легенды, Англо-бурская вой на — весь опыт Генри выплеснулся на страницы книг. Но какое вдохновение без путешествий? И он увлеченно колесит по Ближнему Востоку, едет в Мексику и вновь уступает обаянию Африки… Хаггард дважды побывал в Египте, где исследовал гробницы фараонов и чуть было не погиб в свой первый приезд, когда его едва не засыпало в пещере, заваленной останками умерших от чумной эпидемии. А во время следующего визита Хаггард одним из первых смог войти в недавно обнаруженную усыпальницу любимой жены Рамсеса II, Нефертари. Сопровождал писателя знаменитый египтолог Говард Картер — тот самый, который якобы стал жертвой «проклятия фараонов»… На Хаггарде это проклятие не отразилось — под впечатлением от Египта он написал блистательный роман «Клеопатра». Но все же не Северная, а Южная Африка была его главной любовью. Сериал об Аллане Куотермейне разрастался, его герой становился действительно культовым и по своей популярности не уступал ни Шерлоку Холмсу, ни Кожаному Чулку, ни капитану Немо. «Подобно тому как Киплинг открыл для Запада Индию, так Хаггард — Африку», — констатировал советский литературовед Евгений Брандис. А сам Хаггард о стране своей мечты говорил так: «Там родился мой сын, там я пережил многое, что формирует характер мужчины. Там я перенес самый большой позор — стыд за свою родину. Там началась и закончилась одна из глав моей жизни, так богатой событиями».

Хромой мальчик не играл ни в футбол, ни в прятки. Он даже не слышал, как за окнами его дома веселятся непоседливые сверстники. Чарльз Ренни был погружен в дело, которому собирался посвятить будущее: он рисовал. Садовые цветы, которые парнишка старательно выводил карандашом на листе бумаги, были прекрасны.

Теперь образы этих цветов можно увидеть в архитектурном воплощении — как элементы декора многих интерьеров в Глазго. Тогда, в середине 1870-х годов, это были лишь фантазии задумчивого больного ребенка. Но он не дал судьбе поломать себя: физический недостаток в конечном итоге лишь указал ему путь к славе.

Порой он говорил себе: ну и что с того, что я не родился здоровяком, как отец — полицейский суперинтендант и капитан команды, победившей на чемпионате мира по футболу среди полисменов? Зато в споре характеров младший Макинтош оказался сильнее старшего: когда тот намекнул сыну, что хочет видеть его торговцем или ремесленником, Чарли ответил бескомпромиссным «нет». В шестнадцать лет он начал подрабатывать в архитектурном бюро Джона Хатчинсона, а в семнадцать поступил в Школу искусств.

Опытному взгляду и тогда было видно, что из парня выйдет толк. Ректор школы Фрэнсис Ньюберри, посмотрев на эскизы молодого студента, взял его под свою опеку. А новый босс Макинтоша Джон Кеппи мечтал привязать его к своей компании, женив одаренного сотрудника на своей сестре Джесси. Впрочем, интерес бизнесмена не вступал здесь в противоречие с чувствами брата: девушка была готова идти с Чарли под венец по доброй воле. Но свадьба не состоялась.

Из-за травмы ноги Чарли никогда не танцевал, и это было причиной насмешек со стороны его знакомых. Потакала этому и юная Джесси: она привыкла к тому, что ее погруженный в себя приятель пропускает едкие замечания мимо ушей. Но однажды на вечеринке чья-то неуместная острота дошла-таки до сознания парня: задетый Макинтош тайком набрался спиртного и, увидев, как Джесси беззаботно отплясывает с каким-то красавчиком, выскочил на танцпол, словно разъяренный тигр. Он бесцеремонно схватил девушку, причиняя ей боль, и закружил в безумном танце. Сила его была велика от природы, а помноженная на злость и вовсе становилась недюжинной. Когда он выпустил Джесси из своих медвежьих объятий, та буквально полетела в толпу зрителей. Музыка смолкла. Кто-то из очевидцев этой отвратительной сцены крикнул: «Макинтош, ты хам». Взъерошенный Чарли вытащил из кармана флягу и с вызовом ответил: «Еще нет, сэр. Но обещаю, что допьюсь до этого звания». Потом припал губами к фляге, но та оказалась пуста, и он с силой швырнул ее оземь.

С этого дня отношения Чарли и Джесси расстроились. Джон Кеппи и дальше был готов работать с подающим надежды мастером, но инцидент на вечеринке положил начало новому пороку Макинтоша: трезвенник прежде, он начал пить. Справиться с этим ему помогла уже другая женщина — рыжеволосая ведьма Маргарет Макдональд.

Еще во время обучения добряк Ньюберри представил Чарли и его друга Берти (Герберта Макнейра) двум талантливым студенткам — сестрам Макдональд. Встреча оказалась судьбоносной: новые знакомцы вскоре составили творческий квартет «Четверка из Глазго», который прославился своими работами на выставках в родном городе, а также в Париже, Вене и Турине. А еще через некоторое время Берти женился на Фрэнсис Макдональд, а Чарли — на ее сестре Маргарет. Миссис Макинтош не была лишена причуд (к примеру, в отличие от мужа, не любила детей), но зато глубоко понимала опыты супруга в архитектуре и дизайне и была по мере сил их соавтором. В этом кроется ответ на вопрос, почему один из приятелей маэстро сказал, что, вступи Макинтош в брак с Джесси, он, возможно, был бы более счастлив, но стать великим он мог только рядом с Маргарет.

Поборов депрессию, дизайнер и архитектор выдавал на-гора свои лучшие, оставшиеся в веках проекты. Строгие прямые линии, выверенные пропорции, функциональность создаваемых предметов — все это было свежо и необычно даже в рамках господствовавшего тогда стиля модерн.

Взять к примеру, знаменитые стулья Макинтоша, увидеть которые сегодня можно даже в некоторых российских кафе и ресторанах. Их особенность — преувеличенно высокая спинка, делающая их уже не просто стульями. Одновременно они могут служить и вешалкой, так как на спинку можно повесить пиджак или шляпу, ширмой, так как благодаря своим размерам они способны делить пространство на зоны, и световым фильтром — свет проникает через отверстия между рейками спинки и параллельными полосами ложится на пол и сиденье стула.