Царит мадам Монсо, маркиза,

И для ее капризов

Мы свой карман дарим.

Ведь в Париже на самом деле царила тогда страшная нужда, а дороги были забиты нищими. Но король и его возлюбленная могли предаваться своим забавам в роскошной и изысканной обстановке, где Генрих чувствовал себя просто превосходно.

Теперь Габриэль обладала официальным положением, она была свободна и обрела законного ребенка от короля, который к тому же не имел других детей. Природа не наградила ее выдающимся умом, зато она проявляла большую осмотрительность, и Генрих частенько обращался к ней за советом и следовал ее наставлениям. Она употребляла все силы своего обаяния и привлекательности для уничтожения последних барьеров между королем и руководителями Лиги. Не пренебрегая ничем, чтобы склонить на свою сторону Гизов, она с почетом принимала в Монсо мадам де Гиз и мадемуазель де Монпансье, надеясь с их помощью привлечь де Майена, расточала им комплименты и похвалы, была к ним так нежна, что де Майен в итоге поддался. Примирение состоялось 31 января 1596 года в Монсо, и во многом благодаря Габриэль. Тем не менее положительно ее заслуги оценивались далеко не всегда, и ее преследовали публичные выражения злобы, при любой неудаче отравлявшие ей существование. 21 апреля 1596 года Кале попал в руки испанцев, которыми командовал кардинал Австрийский. Тотчас же Генриха обвинили в том, что в наслаждениях он утратил бдительность, а Габриэль обессилила храброго воина, который в ее объятиях позабыл о государственных делах и внешних угрозах. Появились и быстро распространились пасквили, песенки и катрены, большей частью непристойные и беспощадные к фаворитке, свидетельством чему служит самое безобидное из этих стихотворений:

Король, великий Генрих, так мечтал

Надменную Испанью ввергнуть в ужас,

Но от попа, как заяц, побежал,

Крича, что бабьим задом будет пыл врага остужен.

Стыдливость совсем не была в духе того времени, и Генрих лишь смеялся, когда дом Габриэль дерзко величали «борделем», продолжая осыпать своими ласками возлюбленную и привязываясь к ней все больше и больше. Она же щедро удовлетворяла его желание иметь детей. В 1596 году она произвела на свет девочку, которую крестили с королевской пышностью, и король узаконил ее. В 1598 году у них родился сын Александр, и тоже в свою очередь был признан сыном Франции. В благодарность за такое плодородие, наполнявшее радостью отцовское сердце, на семью д'Эстре посыпались милости. Папенька Габриэль стал называться генералом-фельдцейхмейстером от артиллерии, а для фаворитки король превратил графство Бофор в герцогство с достоинством пэрства, отныне Габриэль включила его название в свой титул и передала своему сыну герцогство Вандомское, достояние дома Бурбонов. Однако Габриэль занималась не только тем, что дарила королю потомство, ее гражданская доблесть намного ценнее плодовитости ее чрева. Одна из ее наиболее ярких заслуг заключается в том, что именно она подвигла двор и окружение короля к веротерпимости, к примирению протестантов и католиков, обеспечив своему августейшему возлюбленному возможность ратифицировать Нантский эдикт. Кроме того, в 1598 году она уже не просто предмет наслаждений, украшение двора и наложница короля. Часто она выступала третейским судьей между Генрихом и послами зарубежных стран, министры консультировались с ней, и она нередко присутствовала на заседаниях Совета, где Генрих, склонный к вольностям даже при решении важных дел, публично приставал к ней с поцелуями. Нравы все еще были достаточно просты, и шалости короля не портили его репутации. Одни лицемеры и фанатичные ханжи бросали обвинения августейшим проявлениям доброго здоровья. Все эти знаки взаимной любви, предоставленные фаворитке права, публичные почести, уважение — проявлялись повсюду. Но истинное положение короля, его неясное преемство и откровения приближенных — все это давало повод для размышлений. Проект брака между Генрихом IV и Габриэль служил темой для обсуждения в самых широких кругах. «В то время, — писал Матье Марэ, — герцогиня де Бофор надеялась стать королевой Франции, ибо она властвовала над сердцем государя». Президент парламента Грулар, с которым советовался Генрих и которого Габриэль безуспешно пыталась привлечь на свою сторону, как-то с отвращением заметил по этому поводу: «Совершенно очевидно, что королю на роду написано обвенчаться с ней в первое же воскресенье после Пасхи. — И, указывая на все помехи на пути исполнения этого проекта, он добавил: — Страсть Генриха так сильна, а его намерение сформулировано так ясно, что он готов преодолеть любые трудности, которые встанут перед истинными подданными его величества, с их бесконечными страхами и великой скорбью». [35]Надежды Габриэль нельзя назвать беспочвенными. Выбор короля казался окончательным, и иностранные наблюдатели, в основном итальянцы, пытавшиеся нападать на этот проект, который был совсем не в интересах ни папы, ни герцога Тосканского, рассматривали его как решенный. Высшее общество воздавало фаворитке королевские почести, а Парижский парламент посылал к ней делегации, как к государыне. Наконец, король предоставил в ее распоряжение апартаменты королев в Лувре, и Габриэль получила право на церемонию утреннего пробуждения, когда самые знатные придворные дамы подносили ей сорочку.

Если у Габриэль больше не обнаруживалось поводов сомневаться в намерениях короля, то того же нельзя сказать об историке, который, зная искренность Генриха IV, не смог бы воздержаться от некоторых смущающих наблюдений. Прежде всего, они касались личности Беарнца, для которого обещания значили мало, ведь, чтобы завоевать или сохранить красавицу, он всегда без колебаний предлагал ей свою руку. Подобные предложения он делал и Коризанде, а позднее и Генриетте д'Антраг. Все же в случае с Габриэль он зашел гораздо дальше, чтобы это осталось простой уловкой соблазнителя. Он открыто обсуждал этот вопрос с Груларом, со своими министрами, особенно с Сюлли, который, если ему верить, пытался отклонить короля от этого проекта, не ожидая от него ничего, кроме проблем. Наконец 2 мая 1599 года Генрих, немного поколебавшись, представил Габриэль двору как будущую королеву Франции: в этот день он надел ей на палец особый перстень. Этот перстень он сам получил в день своей коронации, как бы символически венчаясь с Францией.

У фаворитки, безусловно, существовало много врагов, действовавших в тени, ибо открытая борьба была для них затруднительна. Кроме дружбы короля, она могла рассчитывать на влиятельных друзей, которые могли поддержать Генриха в его желании — Лотарингские принцы, канцлер де Шеверни, Брюлар де Силлери, маршал де Бирон. К тому же фаворитке очень не хотелось возвращать свои обширные земли: она владела Бретанью именем своего сына Цезаря и Пикардией — именем своих родителей. Партия была далека от завершения, к тому же основные препятствия исходили от инстанции, которую нельзя было обойти, ибо только она одна могла аннулировать брак короля с королевой Марго, что было совершенно необходимо для вступления в новый союз, — папский престол. Папа Климент VIII, флорентиец по происхождению, остановился на том же решении, что и великий герцог Тосканский, то есть на кандидатуре Марии Медичи. Тот и другой содержали при французском дворе собственных дипломатов и шпионов, обязанных информировать своих хозяев и склонять Генриха к этому столь желанному для их покровителей браку. Несмотря на все, Генрих и Габриэль надеялись добиться аннулирования предыдущего брака и ускоряли приготовления — новый брак был уже предрешен. Королева Марго была готова к разводу, и, хотя король требовал от нее уступить свое место той, кого она называла не иначе как «сладкая потаскушка», ей пришлось согласиться ради предложенных выгод: резиденция в Париже, допущенность ко двору и сохранение титула королевы, уплата ее долгов и княжеская дотация.