ничего даже близко похожего не было. И Панфилова вдруг охватили такая тоска и печаль, что он едва ли не заплакал. В смятении он закрыл за Петром дверь и сел рядом с Мирославом.

— Нет, ничего… На самом деле, ничего не случилось, — Филипп не мог впадать в подробные откровения с людьми, пусть даже Мирослав и был всегда добр к нему. — Мне просто грустно.

Его слуха коснулось пение Елисея. Как понимающий человек, Филипп, конечно же, оценил сейчас талант молодого человека. Но снова этот талант уязвил его. Заставил в который раз взглянуть на себя с дурной стороны.

— Просто захотелось побыть в покое.

— Я рад, что ты находишь покой здесь, — Мирослав широко и белозубо улыбнулся. — Я думал, ты обычно любишь проводить вечера один или в храме. В любом случае, хорошо, что ты пришел.

Все знали, что Панфилов, как прежде самый талантливый из семинаристов, отдавался своему делу целиком и полностью, коротая вечера рядом с великой росписью Васнецова в их церкви и за своими прямыми обязанностями алтарника. Мирослав не кривил душой, когда говорил, что рад его появлению — он всегда считал, что Филипп — тот, на кого стоит равняться, но, тем не менее, он не мог понять, что же гнетет его душу.

Обычно Филипп не был тем, кого тянет к общению. Нельзя сказать, что ранее Панфилов был особенно замкнутым. Нет. Но его и не тянуло разговаривать со всеми, веселиться и проводить свою юность в необходимом веселье. Все же отсутствие улыбки на лице и веселья в мыслях — дурной знак, и ужасно, что понял Филипп это только сейчас.

— Спасибо. Не так часто я это делал раньше.

А жаль. Нужно было делать, тогда бы, быть может, он не оказался в такой ситуации. Филипп условился с Марией встретиться сегодня вечером, но в итоге он сидел здесь, и не мог заставить себя встать и пойти к ней. Просто не мог и все. И это, конечно же, никуда не годилось.

— Сыграй ещё, что-нибудь, пожалуйста.

Панфилов слышал голос Елисея и понимал, что ещё немного, и он закричит.

***

Сербская ждала уже больше часа. Час и двадцать две минуты, если быть точной, и с каждой новой секундой по ее сердцу расползалось все больше глубоких трещин. Она буквально могла слышать этот хруст. Нижняя губа уже предательски подрагивала, но слез не было. «И не будет» — зареклась Мария, смотря в окно на уже черное небо. Она любила это время года за то, что в шесть вечера уже становилось темно, но сегодня эта темнота ее угнетала. Опять она будет спать одна в такой неродной постели.

И вновь вопрос — что эта девушка вообще здесь забыла?

Час и двадцать шесть минут. Почти зарычав от отчаяния, Мария поднялась на ноги и в который раз подошла к окну. Возможно, она увидит фигуру Филиппа в свете фонарей? Но, конечно, этого не происходило. Все ее сообщения и звонки оставались без ответа. Может, стоит прямо сейчас собрать вещи и уехать? Сербская обернулась на свой чемодан, а затем вновь посмотрела в окно. Сегодня была звездная ночь, из центра Москвы подобного не разглядеть. Из блеск перекрывали разве что темные маковки православного храма.

А может?…

Нет, глупая затея.

Или все же нет? Мария засомневалась и вновь посмотрела на часы. Церковь должна ещё работать. Вздохнув, девушка надела куртку и вышла в темный и холодный вечер. Переходя дорогу по выцветшим и подстертым полосам на асфальте, она все ещё сомневалась. Неужели это может ей помочь? Все потому, что у нее нормального психотерапевта нет. Но, в конце концов, хуже не будет. Она больше не может сидеть в одиночестве, а звонить подругам и признаваться в своем позоре было стыдно. Маме и папе — там более.

Тяжелые двери храма открывались грузно и с громким лязгом — им бы петли смазать. Здесь сейчас практически никого не было, кроме пары работников и троих прихожан, тихо покупающих свечи, что собирались поставить за упокой чьих-то душ. Мария уже было хотела фыркнуть, развернуться и уйти, но тут ее взгляд зацепился за фрески, которые она не разглядела должным образом в прошедшее воскресенье. Они были величественны и… красивы. Она не знала названий всего, что было здесь изображено, но отметила про себя доброту и печаль в глазах Иисуса на одной из них. Невольно девушка засмотрелась. Здесь было так тихо, так спокойно. Полумрак и пляшущие тени свечей.

Словно пребывая в подобие некого транса, Сербская и не заметила, как к ней подошел отец Сергий со своим мудрым взглядом и смешинками в глазах.

— Что-то ты к нам зачастила, дочь моя, — улыбнулся он, мягко глядя на девушку, которая, по его мнению, выглядела потерянной. Возможно, слишком потерянной — вероятно у нее что-то случилось, и боль эта гонит несчастную туда, где ищет пристанища каждый страждущий. Каждый покинутый человек.

Отец Сергий повел рукой в сторону фресок, что украшали стены храма. Поразительно прекрасные лики святых и ангелов глядели со стен. Их огромные глаза взирали на людей со смесью нежности, печали и всепрощающей любви.

— Что ты думаешь об этом? О них?

Мария ещё раз огляделась по сторонам, словно батюшка и впрямь мягко направлял ее взгляд.

— Они словно… живые, — кое-как вымолвила Сербская, но затем тряхнула головой, обращаясь к священнику. — Вы поймите меня правильно, отец Сергий, я не верующая. Я — человек науки. Вернее, я крещеная, но… У меня в жизни было достаточно моментов, которые уводили все дальше от веры, — она тяжко вздохнула, вновь обратив взор к фрескам. — Не думаю, что я заслуживаю любви в их взглядах. И чьей-либо вообще. Сегодня я в этом убедилась.

Кожа на шее словно все ещё горела, ощущая на себе фантомные поцелуи Филиппа. Но, кажется, они лишь оставили ожог, чтобы больше никогда не повториться.

Слушая девушку, священник кивал. Ему было важно узнать, что именно думает она о том, что видит, и услышанное понравилось ему.

— Бог милосерден. Он любит нас. Бог есть радость, и он эту радость зажигает в наших сердцах. Не стоит думать, что мы так уж безнадежны — мы все со своими грехами.

А затем отец Сергий снова взглянул на девушку.

— Подумай над тем, что бы ты сказала ему, как другу, а не как жестокому отцу. Просто подумай… Ведь это взгляд родного человека, а не пугала с плеткой.

Добрая улыбка священника озарила все его лицо. Он, действительно, выглядел очень понимающим и адекватным, да