пытаемся описать то, что видим, но в итоге исследуем поверхность воображаемых картин того, что мы видим. Мы смотрим на мир взглядом художника. Но мы забываем, что делаем это.

Однако есть и другой способ понять, что здесь происходит. Рёскин, как и Стросон, невольно открыл стиль видения, то есть способ переживания того, что мы видим, который доступен нам благодаря нашему (возможно, только) имплицитному владению картинками. И это самое настоящее открытие. Нет ничего глупого или ошибочного в изначальной предпосылке теоретика чувственных данных о том, например, что можно смотреть вокруг и поражаться не формам, а простым очертаниям вещей; порой мы воспринимаем эллиптический контур круглой тарелки, а не ее круглость. Мы можем признать это, не принимая следующего догматического утверждения теоретика чувственных данных о том, что в действительности мы видим только эллипс, а окружность есть некое допущение или предполагаемая сущность. Нам не нужно допускать эту догму теории чувственных данных, чтобы уловить ее основополагающую догадку, то есть мы видим объекты, но также мы видим их профили и очертания, видимые цвета, видимые размеры и формы[58]. Так, мы можем видеть уличные фонари, но также мы можем наслаждаться тем, что происходит, когда мы щуримся, создавая лучи, дымку и мерцание. В этом и заключается истина теории чувственных данных: не в том, что мы всегда видим только «чувственные данные», но в том, что обычно мы можем их видеть, а иногда – и правда видим.

Может показаться, что Стросон и Рёскин сходятся в непонимании природы своих разногласий. Каждый из них определяет свой стиль видения, и каждый путает его с пониманием того, что же такое видение на самом деле, какова его истинная природа. Но оба на самом деле очень далеки от всего, что связано с природой как зоной существования, не зависящей от нас и могущей не быть отмеченной такими вещами, как культура. На самом деле их разногласия носят эстетический характер; это эстетические разногласия, которые маскируются под метафизику опыта или природу разума. Они высвечивают нити переплетения.

Концепция моментального снимка

И они не одиноки. Та же концепция видения как создания изображения в голове заметна у Декарта, который утверждал, что зрительное сознание ограничивается «непосредственными эффектами, производимыми в разуме в результате его соединения» с телом, на которое действует окружающая среда; наша способность выносить суждения о «вещах вне нас» является лишь результатом привычки и условностей[59].

Эта изобразительная картина видения – концепция моментального снимка – представляет не только исторический интерес. Она находит живую поддержку среди современных философов и ученых. Например, Джесси Принц утверждает, что визуальное сознание является продуктом того, что он вслед за Рэем Джакендоффом называет «репрезентациями промежуточного уровня зрительной системы»[60]. Он имеет в виду уровень вычислительной репрезентации, соответствующий тому, что Дэвид Марр назвал «эскизом в 2½-D»[61]. Этот «эскиз» – нейронная визуализация того, что мы видим буквально, или того, как выглядят вещи, нечто вроде линейного рисунка, отражающего перспективу и соотношение формы и размера различных предметов. Важнейшей чертой эскиза в 2½-D является то, что он является (или предполагается, что является) просто репрезентацией того, как выглядят вещи; он не является репрезентацией самих вещей или того, как вещи существуют на самом деле, независимо от восприятия. Это просто изображение.

По мнению Принца, это что-то вроде изобразительной репрезентации, которую мы визуально осознаем, когда обладаем визуальным сознанием. Не помидоры, а структура определенного вида, которую прекрасно передает рисунок или фотография, составляет содержание визуального опыта. Очевидно, что такой способ мышления о характере зрения принимает за данность не только изображения, но и имплицитное сравнение видения с видением изображений. Действительно, ссылка на изображения буквальна и конкретна, поскольку видение мыслится в понятиях репрезентаций и «набросков».

Концепция моментального видения лежит в основе многих когнитивных наук, пусть даже официально она отрицается. Приведем пример. В недавней работе Коэна, Деннета и Канвишера ставится вопрос: «Какова пропускная способность перцептивного опыта?»[62] Авторы стремятся побороть определенное, наивное, на их взгляд, представление о том, что, когда вы видите, то осознаете все детали разворачивающейся перед вами сцены. Опираясь на работы по слепоте к изменениям и смежным явлениям, они утверждают, что содержание визуального опыта имеет характер «ансамбля»; то есть он может репрезентировать «толпу» или «группу людей» без детальной визуализации каждого члена этой группы[63]. Любой человек, знакомый с живописью, знаком с такими феноменами. Дега, например, может нарисовать книжный шкаф, переполненный книгами и бумагами, и убедительно доказать их присутствие, не изображая детально ни одной книги. Но чего Коэн и соавторы не осознают, так это того, что они отнюдь не разрушают изобразительную картину видения, а лишь уточняют ее, предполагая, по сути, что визуальные изображения ближе к «импрессионизму», чем «реализму». Сам их вопрос – какова пропускная способность визуального опыта, то есть насколько информационно насыщен в действительности визуальный опыт? – предполагает нечто вроде ведущего от мира к сознанию канала, по которому передается репрезентация наподобие живописной визуализации[64].

Энактивный подход

В своей первой книге я подверг резкой критике идею, что зрение изобразительно[65]. Картинка на сетчатке не изображение. Она никем не была создана. Никто не может ее увидеть. Зрение – это не мозговой процесс, в результате которого мозг производит похожую на изображение внутреннюю репрезентацию. И феноменология зрительного опыта не изобразительна; другими словами, дело не обстоит так, как если бы мир в нашем зрительном сознании отображался в резком фокусе и с деталями в равномерно высоком разрешении как в центре, так и на периферии (как может быть на рисунке или фотографии). Мы не фотоаппараты. У нас есть глаза, голова, шея, тело, движения. Мы видим с помощью всего этого, и то только благодаря нашим импульсам, любопытству, чувствам и стремлениям.

Я все еще думаю, что это в целом верно. Мир проявляется в сознании, утверждал я, не как здесь, репрезентированный, а, скорее, как доступный, находящийся в пределах досягаемости. И различные качества или способы проявления вещей – визуальные, аудиальные или тактильные – соответствуют различным способам, которыми мы можем получить доступ к вещам, и могут быть объяснены в их понятиях. Конечно, все это зависит от самих вещей, от того, что они собой представляют, где по отношению к нам находятся, но также, что очень важно, и от наших тел, наших навыков, нашего положения и наших интересов. Мы добиваемся присутствия в мире и делаем это динамично и активно, опираясь на различные виды знания и понимания – как