Выезжать решили ближе к вечеру. Скверное настроение Вадима переменилось. Смотришь, после байки о паранормальной лачужке вновь появится вкус к работе. Свободного времени станет меньше, дурных мыслей поубавится.

Жизнеутверждающие мечтания Вадика прервала вибрация телефона.

– Слушаю вас, Александр Сергеевич! Весь, можно сказать, во внимании! – радостно отрапортовал в трубку Вадик.

– Ну, здравствуй, сука!

Эта фраза была сказана главным редактором так, как она звучит в исторических фильмах, когда разгневанный государь обращается к собранию: «Ну, здравствуйте, бояре!» И бояре в один миг опускают головы. Лица их становятся цвета пепелищ, глаза по углам стреляют. И ждут они немилости от царя-батюшки.

Вадик медленно осел на пол. Вытащил из пачки сигарету. Не найдя в кармане зажигалки, пополз к журнальному столику.

– За что, Александр Сергеевич?

– За покойницу с тяжелой и удивительной судьбой. За женщину, прожившую яркую и нелегкую жизнь. За Марту Францевну Изотову, в девичестве Рейншталлер, дочку немецкого военнопленного, который полюбил Россию. И поверь, Вадик, я бы назвал тебя не сукой, будь в кабинете один.

В кабинете Александра Сергеевича, раскачиваясь из стороны в сторону, сидела Клавдия Феофанова. В правой руке женщина сжимала свернутую в трубочку газету, левой – нервно выстукивала карандашом по столешнице:

– Своими руками бы гаденыша придушила! Это же надо так мозги пропить, а! Знакомые звонят… Кто с радостью, кто с боязнью и удивлением. А вопрос задают один: «Клава, так ты жива?»

– Не беспокойтесь, Клавдия Семеновна. Сейчас вот договорю с этим негодяем, а потом будем решать, что делать.

Главный вновь переключился на разговор с Вадимом.

– Вадик, в моем кабинете сидит Клавдия Семеновна Феофанова. Ни в чем не повинная женщина, которую ты, можно сказать, виртуально уложил в могилу.

– Значит, долго жить будет. Примета такая, – со страху вставил Вадик.

– Довести, б****, хочешь? – Александр Сергеевич саданул кулаком по столешнице.

Клавдия выронила карандаш. Схватившись за голову, произнесла:

– И он еще пререкается… Он еще правоту свою качает.

– Он уже допререкался, – успокоил посетительницу главный. – Значит, так, Вадим. Опровержение мы за тебя уже написали. С извинениями и благодарностью товарищу Феофановой за понимание. С ее фотографией, на которой она не умирает на скамейке, а улыбается с номером нашей газеты в руках…

– Хороший, кстати, маркетинговый ход. Тираж подрастет.

– Вадим, если ты сейчас же не заткнешься, решение о твоей судьбе приму я. Вернее, я его уже принял. Но… Есть одно «но». Учитывая образ жизни, который ты изволишь вести, будущее твое тайной для меня не является. В худшем случае – помойка; в лучшем – проживание на правах второго привидения вместе с дедком, про которого ты хотел делать материал. Но в принципе исходы равнозначны. И все же… И все же постараюсь дать тебе шанс. Так вот, Вадим. Если сейчас Клавдия Семеновна сжалится над тобой и не будет требовать увольнения, ты в редакции останешься.

– А вы спросите, Александр Сергеевич. Может, сжалилась уже. А то я волнуюсь.

Трубка затихла. Вадик посмотрел в окно. Порывы ветра качали старенькую ржавую карусель. Неподалеку чернел железный каркас будки. Раньше в ней торговали сахарной ватой. Вадик словно почувствовал этот запах детства. Если закрыть глаза, можно на мгновенье перенестись в то далекое время. Мир затихнет, промелькнут цветные картинки, зазвучат обрывки мелодий. А потом станет больно. Распахнув ставни, Вадим посмотрел вниз. Поблескивающие от дождя бруски скамейки. Выцветший газон, усеянный истлевшими листьями. Он вспомнил Андрея. Попытался представить его последний шаг. Шаг или прыжок? А может, и поступок. Уже после смерти Андрея называли слабым человеком, рехнувшимся. Кто-то вообще записал в предатели. А он просто не мог смириться. С тем, что мучает не только себя, но и близких, родных ему людей. Вадик почувствовал дрожь в руках. Резко захлопнул окно. Опустившись на пол, прижал к лицу холодные ладони…

Три дня Вадим литрами пил минеральную воду. На звонки отвечал выборочно. Перед выходом из дому подолгу смотрел в окно, понимал, что встреча с тетей Клавой могла стать фатальной. За эти дни Вадик созвонился с пятью издательскими конторами. В двух о нем были наслышаны. Три оставшихся офиса назначили встречу. О шансе от Сергеича Вадик и думать забыл. Но вечером среды телефон взыграл «Валькирией». Большой палец заметался между кнопками с зеленой и красной трубками. Вадим пожалел, что на панели телефона нет желтой клавиши…

– Слушаю, Александр Сергеич. – Вадим постарался казаться бодрым.

– Чтобы завтра в одиннадцать был в редакции. Ровно в одиннадцать. Все…

Значит, пожалела Клавдия Семеновна, дала еще одну попытку.

В редакции Вадима встретили аплодисментами и улюлюканьем. Словно гимнаст, закончивший выступления, он поднял руки. По-озорному улыбаясь, поклонился. Расцеловав секретаря Ирину, осенил себя крестом и шагнул в кабинет главного.

Взгляд Александра Сергеича легкости в общении не сулил. Указав на стул, Стельнов закурил. Специально выдержал небольшую паузу.

– Вадик, а ты на ипподроме не играешь? Ну, или в казино, допустим?

– Нет, Александр Сергеич. Бог миловал. Алкоголь, бега и рулетка – увлечения столь же несовместимые, как марихуана и секс. А почему спрашиваете?

– Да везучий ты. А если везет, то, как правило, во всем… Доброго сердца человеком оказалась Клавдия. Сначала костерила тебя на чем свет стоит. Потом расчувствовалась и за тебя же просить начала. Значится, так, Вадик. Продолжаешь работать, но берешь на себя обязательства. Мэрия города начала кампанию по стимулированию дворников. Понимаешь, о чем я?

– Если честно, то не очень. Стимулирование дворников… Какая-то эротика с пролетарским подтекстом.

Затушив сигарету энергичными движениями пальцев, Александр Сергеевич приподнял очки. В редакции этот жест относили к недружелюбным.

– Ценю твой юмор, Вадик, а ты цени мое терпение. Цени и слушай. Каждую пятницу должна появляться небольшая заметка с фотографией. В заметке – история дворника и его фотография. Дворники, Вадим, должны быть живыми, а не мертвыми. Желательно, с солидным стажем работы.

– Александр Сергеич, так одни таджики тротуары метут. Тетя Клава – редкое исключение. Легче негра в рядах «Ку-Клукс-Клана» отыскать, чем у нас в городе местного дворника со стажем.

– Ты мне эти расистские сравнения брось! – взвился главный. – Пьяница, так еще и расист?

– Какой же я расист, если за сборную Франции по футболу болею?

– А что в сборной Франции по футболу? Я же от спорта далек. Что там, арабы одни?

– Если бы… Два белых, а остальные – из черного колониального наследия.

– Ну хоть играют. Не ленятся. И ты не ленись, Вадим. А лучше – не ленись и не пей. Первая заметка должна появиться на моем столе уже завтра. И еще раз повторяю: дворники должны быть реальными,