Ирка мучительно покраснела. В том, что Пилип з конопель, хозяин хортицкого конопляного поля, удрал с острова, была виновата именно она. Тогда ей казалось, что она сделала доброе дело – остров почище станет. Но за последний месяц Ирка, не поднимая головы, читала все, что касается змеев и драконов, и даже осилила несколько сложных научных трактатов, переполненных непонятными словосочетаниями вроде «основной миф» и «тотемные предки». Теперь она точно знала, что без конопли богатырской заставе на Хортице никак нельзя – ведь только этого растения до мути, до рвоты не выносят проникающие из иного мира змеи. Так, что сразу слабеют, стоит только коснуться их конопляной веревкой. Вместе со знанием пришла и неприятная догадка, что если б не сгоревшая Пилипова конопля, ей бы никогда не справиться с хортицким Змеем. Замутило гада от дыма, притормаживать стал, реакция не та…

– Ни-ни, ты себя за Пилипку не кори! – точно прочтя ее мысли, вскинулся дядька Мыкола. – Добре вышло – писля того, як ты його шуганула, притих Пилипка, снова делом занялся, растаманов своих приваживать перестал, а то мы вже не знали, як от них здыхаться!

«Близнецы» синхронно поморщились – похоже, даже притихший, Пилип им не нравился.

– Только не помогла та конопля, колы змей вылез, – вдруг очень тихо сказал дядька Мыкола. – И смола не помогла! Почитай, с Кожемякиных времен в первый раз – не помогла! И Котофеич наш – Котофеича-то помнишь?

Ирка кивнула – она помнила полноватого милиционера, сквозь человеческие черты которого проглядывал облик крупного полосатого кота.

– Коты-то – с давних-давен первые со змеями борцы. Але ж не сдюжил Котофеич! – горестно пробормотал дядька Мыкола. – Весь как есть поранетый лежит, едва жив остался!

Из угла кухни донесся горестный сочувственный мяв.

– Мабуть, хтось могучий на цей раз вылез, – косясь на невозмутимо жующих «близнецов», пробормотал дядька Мыкола. – Слышь, Ерусланка, расскажи видьмочке, як дело-то было.

Черноволосый богатырь страдальчески сморщился…

* * *

…– Ну Котофеич, ну отпусти, ну будь человеком!

– А я сейчас, по-твоему, кто? – лениво приоткрыв один глаз, проворчал Котофеич. Его конь бережно ступал по обледенелому бережку, узда висела на шее, натягивать ее не было нужды, конь и сам знал, где поворачивать. Мерное качание убаюкивало, заставляя клевать носом под размеренное поскрипывание седла. Сзади, то и дело сбиваясь с ритма, перебирал тонкими ногами конь Еруслана – такой же высокий и нервный, как и его хозяин.

– Она такая девушка, такая! Натуральная блондинка! – Змиуланыч восторженно закатил глаза и помотал кудлатой башкой. – Такая раз в сто лет попадается!

– На прошлой неделе, – также лениво буркнул Котофеич, – только та была рыжая.

– Эх, не понимаешь ты томленья моего сердца! – надрывно, со слезой пожаловался Еруслан. – Ну отпусти, Котофеич, что тебе, трудно самому отдежурить?

– Сдурел? – Котофеич подобрал пузо и выпрямился, строго глянув на младшего напарника через плечо. – Это на Сретенье-то? На самый змеиный день?

– Да брось, Котофеич, какие змеи! Ты погляди, денек какой – ни облачка!

Котофеич невольно придержал коня, запрокинул голову и застыл на берегу, довольно жмурясь на ярком февральском солнышке. День был и впрямь хорош – солнце светило, аж жарило с бледных зимних небес. Покрытый плотной снежной коркой берег блистал, на по-зимнему серой днепровской воде, словно косяки юрких рыбок, плясали яркие солнечные дорожки. Даже верхние камни затопленного после строительства Днепрогэса Ненасытца, страшного тринадцатого днепровского порога, ярко переливались выглаженными волнами боками. Ветер легко, едва ощутимо пах весной.

«А может, и впрямь отпустить дурака? – мелькнула у Котофеича ленивая мысль. – Пусть катится к своей сто двадцать пятой ненаглядной! А самому неспешной трусцой ехать дальше по маршруту, в тишине и одиночестве, подниматься на скальные выступы хортицкого берега, спускаться на пустые песчаные пляжи, сладко жмурясь на солнышке и ловя слабые приметы приближающейся весны?»

Котофеич всем телом встряхнулся, брезгливо потянулся и строго отчеканил:

– Мы на дежурстве! Вот сменимся, и катись куда хочешь – хоть к блондинкам, хоть к брюнеткам, хоть к полосатым…

– По полосатым у нас ты мастер, – обиженно пробормотал Змиуланович, – и что ты за человек такой, Котофеич, прям будто не вольный кот, а пес сторожевой…

– Тих-ха-а! – вдруг сбиваясь на кошачье шипение, протянул старший напарник и подался вперед. На еще больше округлившемся лице чуткими антеннами выметнулись кошачьи усы.

Извиваясь в ярком солнечном свете, как большая воздушная змея, длинная серая туча перекрыла солнце. Праздничное сияние берега померкло, днепровская вода вновь стала темной и даже на вид холодной. Чутко прислушиваясь, Котофеич торкнул пятками коня, и тот послушно затрусил к берегу. Змиуланов тонконогий красавец вдруг заупрямился, взбрыкнул, из груди его вырвалось тонкое жалобное ржание.

– Вызывай наших, быстро! – крикнул Котофеич, торопливо расстегивая пуговицы милицейской тужурки.

– Из-за одной тучки? – Змиуланыч дергал узду, пытаясь справиться с заупрямившимся конем.

– Это прика-аз! – проорал Котофеич – крик перешел в истошный мяв, и громадный полосатый котище выметнулся из милицейской формы и, подняв хвост воинственной трубой, длинными скачками понесся к воде.

Еруслан справился наконец с конем и нерешительно поднес рацию к губам. Вызывать ребят не хотелось – тревога наверняка ложная, будут потом паникером дразнить…

Похожее на змею облако словно обвилось вокруг солнца, как анаконда вокруг жертвы. Между скалящихся зловеще, точно зубы старой ведьмы, камней Ненасытца на мгновение закрутилась тугая спираль водоворота – и тут же пропала. Вздыбливая мелкий гравий из-под когтей, Котофеич тормознул у вкрадчиво набегающей на берег днепровской волны. Замер, настороженно поводя усами и принюхиваясь…

Длинная, будто из шланга, струя взметнулась из воды – и метко плюнула в кота, враз вымочив его от ушей до мгновенно поникшего хвоста. И тут же извилистая, как ветка, молния ударила следом. Из реки ударила!

Искристый ореол – как в мультиках! – очертил контур кошачьего тела, и Котофеича отшвырнуло прочь, с силой приложив о скальный срез берега.

– Сюда, все сюда! Тревога! – проорал в рацию Еруслан и, пришпорив коня, погнал его к воде.

Серая поверхность вдруг раздалась – и из раскрывшегося окошка хлынули… водяницы. Истошно визжа, водяные красавицы разбегались по берегу, точно на родном речном дне их поджидало нечто страшное.

– Куда? Куда… что? – заорал Еруслан, пытаясь погнать коня вскачь за улепетывающими водяницами.

Конь взвился на дыбы, заходясь отчаянным ржанием и молотя по воздуху копытами. Не удержавшийся в седле Еруслан грянулся спиной о твердый, как железо, мерзлый песок пляжа. Вздымаясь на высоту одноэтажного дома, из воды – совсем близко, прямо у кромки прибоя! – вырастала громадная змеиная голова на длинной чешуйчатой шее. Из похожей на щель пасти вырвалась длинная ветвистая молния – вслед удирающим водяницам.