— Что позволить?

— Сказать, что вы очень красивый мужчина. На редкость красивый. Такие чистые, изящные линии, особенно носа, бровей… Думаете, кто-то мог захотеть скопировать это лицо? Из-за его редкой привлекательности?

— Нет, причина, возможно, была другая.

— Все ищете объяснение тому, что никак не можете вспомнить себя Иваном Александровичем Мукаевым? Жену, детей не можете вспомнить?

— И друзей тоже.

— Нет, милый вы мой. Забудьте вы про шпионские страсти. Вот ведь какая странность: все забыли, а сюжет какого-то американского боевика помните. Пластическая операция, замена одного человека на другого. У нас не Голливуд, и даже не Москва. Провинция, тихая, дремлющая провинция. Даже такой красивый, кому вы нужны, копировать вас?

— Не знаю.

— Разочарую я вас или нет, но скажу совершенно точно: вы с таким лицом родились. Если что-то делалось, то скрыть это полностью невозможно. Я исследовала ваш череп вдоль и поперек. Это ваше лицо, следователь Мукаев Иван Александрович. Ваше с самого рождения, с самого первого дня. Примите это и не мучайтесь.

— Значит, родился такой. Что ж, тогда будем искать другое объяснение.

— Все-таки будем?

— Я не могу так жить. С чувством, что мне навязывают все чужое. То я никогда не делал, так никогда не поступал. А я поступаю так, как помню. Не головой, телом. А может, уже и головой.

— Успокойтесь.

— Я спокоен. На работу иду. У меня было дело в жизни. Какое-то очень важное дело. А я иду сейчас на работу и не могу с полной уверенностью сказать, оно это или же не оно. До свидания.

— Всего хорошего. На осмотр как-нибудь зайдите.

— Спасибо, но я здоров.

…Он снова проходил мимо платной стоянки. Его машина была по-прежнему там, черный пятисотый «Мерседес». Да и куда денется без хозяина? И снова не мог удержаться и не подойти к своей машине. Замочек на дверце ножичком, что ли, вскрыть?

— Ты чего здесь крутишься, мужик? — здоровый детина в камуфляже надвигался горой.

— Следователь прокуратуры Мукаев, — достал документ и вдруг впервые почувствовал сладостную власть этих слов. Он имеет право задавать вопросы.

— Извините. Я в городе недавно. Вас, наверное, многие знают в лицо. Что-то хотели узнать?

— Давно она здесь стоит? — кивнул на красивую машину.

— А кто ее знает? Может, с месяц, может, и побольше. Прежний охранник на другую должность ушел.

— Где ж он теперь?

— В Москве. Говорят, переехал. Жена квартиру в наследство получила. Везет.

— Жаль. Я не про квартиру. Что, деньги кто-нибудь платит за эту машину?

— Деньги давно никто не платит, но будьте уверены: как только хозяин явится за своей крутой тачкой, я уж с него слуплю! Ох и слуплю!

— А выставить вон со стоянки? Раз не платят?

— Выставить?! Пятисотый «мерс»?!

— Да, понимаю. Скажите, если бы у меня были ключи…

— Вы — власть. Вдруг хозяина давно пристрелили? У этих крутых жизнь короткая, как песня. Но что хорошо — веселая.

— Частушка, что ли?

— Ха! Точно! Веселый вы. Так что, какие-нибудь проблемы с этой машиной?

— Пока нет. Пусть стоит. Но я еще зайду. С ключами.

— Как скажете. Вы — власть.

Он ушел, потому что, даже сев в свою машину, в красивый черный «Мерседес», все равно не знал бы, куда на нем ехать. Ну, сел, дальше-то что? Нет, рано.

Полдень

Для следователя прокуратуры Ивана Александровича Мукаева это был очень тяжелый день. Обедать он так и не пошел: к нему на допрос привели подследственного. Руслан Свистунов пристроился в углу, отодвинув туда старое черное кресло, внимательно слушал и следил за всем, что в кабинете происходило. Большей частью молчал, изредка подсказывал другу, но не впрямую, а намеками, чтобы авторитет следователя в глазах подследственного ни в коем случае не подорвать.

Подозреваемый в десяти зверских убийствах, невысокий, хилый мужичонка лет сорока, на маньяка никак не тянул. Хотя был мужичонка весь какой-то нервный, суетливый, но словно бы уже мертвый и мучающийся остатком своей жизни, словно не зная, куда бы его деть. У подследственного был невысокий лоб с залысинами, там, где волосы выпали, на черепе виднелись два странных шишковидных нароста, вроде как жировика, по одному с каждой стороны. Глазки же были маленькие, бегающие, нос, напротив, большой. В целом мужичонка производил весьма отталкивающее впечатление. Так и хотелось определить этого типа в маньяки и разом со всем покончить. Но…

Мужичонка чуть не кинулся к следователю Мукаеву на шею, как к родному:

— Иван Александрович! Ну, где ж вы были? Я тут жду, жду…

— Чего? — не понял он.

— Так суда ж.

— Зачем вам суд? — снова не понял он.

— Так убил же.

Он сразу же заподозрил мужичонку в ненормальности. Свистунов из своего угла намекнул:

— Давайте по порядку. Как положено для протокола: имя, фамилию. Ну, да ты, Игнат, все уже знаешь.

— Акакже! — Мужичонка по-хозяйски расположился на стуле, с готовностью посмотрел на следователя Мукаева.

Он понял, взял бланк протокола, зачитал:

— Фамилия, имя, отчество, год рождения, где проживаете, по какому адресу?

— Хайкин Игнат Платонович, ржакские мы.

— Какие-какие? — машинально переспросил он, потому что понял одну важную вещь: сейчас ему придется писать.

Странно, но делать этого давно не приходилось. Он неуверенно царапнул ручкой на каком-то листе бумаги, попробовал. Рука была как деревянная. Совсем чужая. Попробовал было написать фамилию подследственного в протоколе, буквы получились неровные, кривые. Друг к другу никак не цеплялись, плясали вразнобой. Он был просто уверен, что это мало похоже на его прежний почерк.

— Странно, — сказал вслух, улыбнулся, глянул на Свистунова. — Что-то плохо получается.

Тот поднялся с кресла, подошел, глянул через плечо:

— Да-а… Проблема… — и покосился на Хайкина. — Погоди, секретаршу позову.

Руслан вышел, а Игнат Хайкин вдруг придвинулся вплотную к столу, горячо зашептал:

— Вот и слава Господу, слава Создателю нашему… Совсем уж меня измучили. Все равно не жилец. Они-то, в законе, чисто звери какие. Сажайте меня, гражданин следователь, куда на смерть. Согласный я. Только скорее сажайте.

— Приговор же должен быть. — Он отодвигался и отодвигался вместе со стулом от мужичонки, пока не коснулся спиной прохладной стены. — Как же без приговора?

— Убивец я. — Хайкин навис над столом. — Убивец.