– Что там? – спросил Люк. Теперь, когда Папа стоял спиной к окну, теплый свет струился вокруг него, а лицо оказалось в тени. И все же Люк чувствовал его взгляд на себе, холодные черные глаза, которые напоминали о взгляде Мамы из вонючей кровати в темноте. Если и были какие-то сомнения в чувствах Папы к нему, теперь их не осталось. В воздухе между ними разлилась чистая, незамутненная ненависть, и Люк не удивился бы, если бы из тела старика вырвались щупальца, обвили Люка, притянули и сожгли в огне презрения. Он не находил себе места под этим взглядом, но вот между ними проскочил Аарон, подошел тихо к двери, попробовал подергать ручку и открыл. Тьму прорезал новый свет.

– Пошлите, – сказал Аарон и исчез внутри.

Еще миг отец Люка буравил его бешеным, но по-прежнему невидящим взглядом. Затем шагнул ближе, окатил зловонным дыханием и поднял нож, коснувшись кончиком живота Люка. Когда тот попытался отступить, свободной рукой Папа схватился за его плечо.

– Можешь начинать молиться о спасении, – сказал отец, сверкая глазами – черными дырами. Он надавил на нож, пока тот не прорезал рубашку Люка и не защекотал кожу. – Коли его не дождешься, почувствуешь этот нож у себя в заднице, когда я тебя вскрою и дам твоим братьям поужинать еще горячими кишками. Все понял?

Нож проткнул кожу. От укола Люк невольно отшатнулся. На этот раз отец его не останавливал. Только выпрямился, убрал клинок в кожаные ножны на бедре под складками плаща и направился в дом.

Люк постоял с мгновение, глядя на открытую дверь, весь дрожа. Его внимание к рубашке привлек круг тепла – на животе нарастала капля крови.

Он убрал нож, думал Люк, пока мысли метались в голове. Внутри никого. В края его зрения ползла тьма – но не ночная. Она была подернута алым. Когда стало ясно, что внутрь его не позовут, он вошел в тепло дома сам, закрыв дверь. И тут же понял, что ошибался. Внутри кто-то был.

– Приглядись хорошенько, – хмыкнул Папа и отшагнул. Рядом с ним Аарон с бесстрастным лицом наблюдал за реакцией Люка.

Люк со стучащим сердцем осмотрел человека в кресле у камина. Это был фермер, Джек Лоуэлл, тот самый черный, который вместе с сыном положил девушку в кузов. Теперь от Лоуэлла не было никакой пользы. На полу лежала винтовка, глядя дулом на огонь. В комнате пахло порохом и опаленными волосами. Голова старика опустилась, словно он задремал, но из-за ее положения всем была видна зияющая дыра в затылке, через которую вышли пуля и мозги, окрасив стену и окно позади серым и красным. Кровь натекла вокруг кресла, промочила насквозь клетчатую рубашку старика.

На глазах у подавленного Люка Папа встал на корточки у кресла и окунул пальцы в лужицу на полу, поднес к носу, потер, словно проверяя консистенцию краски. Затем поднялся и взглянул на Аарона.

– Еще теплая, – сказал он. – Свеженький.

Люк почувствовал, как разрывается одновременно в двух направлениях. Одна его половина хотела выхватить нож и нашинковать покойника – наказание, которое фермер уже не почувствует, но которое утолит разочарование Люка. Другая половина хотела поджать хвост и бежать, спастись от отца и растущего чувства опасности, рискнуть забраться как можно дальше, прежде чем его настигнут. Ему не хотелось здесь оставаться, не хотелось думать, что с ним сделают, и все же страх пригвоздил к полу не хуже, чем нож Папы.

Он никуда не денется. Они ему не позволят. Бог не позволит.

Аарон убрал свой нож, его плечи опали от огорчения. Он поднял глаза на Папу.

– И че теперь?

Папа продолжал изучать кровь на кончиках пальцев.

– Люк сказал, был еще мальчишка, верно?

– Да, сэр.

– Найти.

* * *

В последние мучительные дни жизни Эбби Веллман муж принял решение убить ее. Он рассудил, что это все равно рано или поздно сделает рак, и куда менее милосердным образом, чем справится он с иглой и морфином. Как единственный врач на пятьдесят километров вокруг, став более-менее отшельником после того, как жену поразила болезнь, он сомневался, что кто-нибудь сочтет ее смерть подозрительной или станет искать конкретную причину, по которой она обрела вечный покой. Если в Элквуде и поднимались вопросы медицинского свойства, ответить на них мог только Веллман. Так что, если никто не решит привлечь чужаков, чтобы подтвердить его историю, ему ничто не помешает.

И все же он этого не сделал. Только смотрел, как страдает его любимая, зная, что это неправильно, и отчаянно желая ее спасти. Морфин он всегда давал в нужной дозировке, несмотря на то, что ее легко было увеличить. Он даже мог бы сказать самому себе, что просто не обратил внимания или стал невинной жертвой бунта подсознания, но ничего не помогало. С каждым новым днем он оставлял жену корчиться от боли, потому что не мог забрать ее жизнь.

– Как больно…

Теперь, глядя на избитую и покалеченную молодую девушку в той самой постели, где когда-то то же самое ему говорила жена, с тем же умоляющим взглядом, он задумался, не лучше ли проявить к ней то милосердие, на которое у него не хватило духу раньше. Если девушка умрет, будет не важно, придут Мерриллы, или нет. Если им захочется, он позволит забрать труп. Как только жизнь покинет ее тело, остальное будет не его делом. А когда она умрет, у них не будет причин убивать его, если он согласится помалкивать.

Он покачал головой и подоткнул девушке свежее одеяло. Он продезинфицировал ее раны, зашил, но не в его силах было предоставить уход, в котором она нуждалась. Проблема с глазом была очень серьезной, как и с отрезанными фалангами на пальцах рук и ног, но помочь он был в состоянии лишь тем, что прочистил раны и наложил давящие повязки и жгуты. Вероятно, если он не доставит ее вскоре в больницу, она умрет.

Но она была в сознании и, видимо, в ясном уме, хотя, учитывая пережитую травму, он не мог сказать, не реакция ли это на болеутоляющие. Наверняка он знал одно: девушка, которая смотрела на него, уже не та, что привезли Джек Лоуэлл и его мальчик. Она по-прежнему была бледна и оторвана от реальности, но зрачок вернулся к нормальному размеру, а дрожь заметно унялась.

Он медленно сел в кресло.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

– Больно, – ответила она тонким голоском ребенка, который поцарапал коленку. Из-за душераздирающей искренности Веллман не мог не спросить себя, не погрузилась ли она в безумие, чтобы защититься от страданий.

– Знаю, но мы о тебе позаботимся.

Она моргнула.

– Где я?

– У меня дома, в Элквуде.

– Элквуд?

– Алабама. Меня зовут доктор Веллман, – он добавил теплую улыбку, но подавил желание коснуться ее, каким бы отеческим жест ни задумывался. После пережитого физический контакт вне необходимых медицинских процедур может быть неуместен.

– Клэр, – сказала она. – Клэр Ламберт.

– Как ты здесь оказалась, Клэр? Не похоже, что ты из Алабамы.