Когда схлылнул первый испуг, спасенный незнакомец действительно стал казаться вполне безобидным. Он был среднего роста, ловкий, как обезьяна, с загорелым лицом и живыми черными глазами. Маски на нем не было, или она пропала во время драки. У него оказался приятный, звучный голос, а речь была на удивление правильной. Обстоятельства, из-за которых он попал к нам в гондолу, вызывали сочувствие. Я и раньше слышала про состязания и драки между разными сестьерами – районами города. Иногда они превращались в целые побоища! В западных приходах костяк воинствующих групп составляли судостроители, работники Арсенала. Восточные приходы населяли, в основном, рыбаки. Соперничество между ними с годами приобрело характер священной традиции.

– Ваш отец, вероятно, работает на верфи? – угадала я.

Беглец кивнул:

– Да, и я там тоже трудился, правда, недолго. Древесная пыль вызывала у меня дикий кашель.

– Как это печально. И что вы тогда сделали – подались в матросы? – спросила Джоанна, постепенно сменившая гнев на милость. Похоже, незнакомец ее забавлял.

Судя по его ловкости, этот парень вполне мог служить матросом на каком-нибудь судне.

– Да, синьора. Но увы, и эта служба долго не продлилась, – повесил голову незадачливый оливолец. – Однажды возле Сиккилы наше судно атаковали тарчи. Я спасся чудом. Оттуда я подался в Аримин, где выучился играть на лютне. Два года прослужил у одного господина. Недавно вот вернулся в родной город.

– И сразу напоролись на рыбаков… Вас сложно назвать везучим человеком! – усмехнулась Бьянка.

– Увы, я с детства был таким! Лишь однажды Господь сжалился надо мной, когда послал мне лютню. Правда, эти двое ослов ее сломали. И второй раз – когда отправил мне навстречу гондолу с тремя прекрасными добрыми синьорами.

Кто бы мог подумать, что уличный бродяга способен на такую галантность! Незнакомец болтал и улыбался, но почему-то чем дальше, тем меньше он мне нравился. На сердце снова легла тяжесть, будто кто-то невидимый, встав за спиной, опустил мне на плечи тяжелые ладони. Показалось, что вода в канале вдруг изменила цвет, словно омертвела. Всеми обостренными чувствами я ощутила, как нечто огромное прошло внизу и затаилось прямо под лодкой. Я подняла голову – и вздрогнула, уколовшись об острый взгляд. В следующий миг незнакомец тепло мне улыбнулся.

Фабрицио тем временем причалил к берегу:

– Вот твоя пристань, парень, выметайся и не докучай синьорам, – буркнул он.

– О нет, – встрепенулась Джоанна, – пусть лучше Фабрицио высадит нас возле моего дома.

– У меня есть одна старая лютня, – обернулась она к незнакомцу, – мне кажется, она тебе подойдет. Кроме того, отсюда слишком близко до того моста, где мы тебя подобрали. Вдруг те негодяи нападут снова?

Мне все это очень не нравилось, но Джоанну было не унять. Она походила на кошку, закогтившую воробья, и было видно, что наше присутствие ей только мешает. Бьянка украдкой подняла брови, Инес молча смотрела в сторону, безучастная ко всему. В конце концов, мы высадили всех троих – Джоанну, Инес и парня-счастливчика – возле дома Сакетти. Бьянка упорствовала в своем желании увидеть лагуну, так что наша прогулка продолжалась.

Через четверть часа блужданий по узким каналам перед нами распахнулся простор. Вдалеке темнели очертания Спиналонги, широкое поле лагуны перепахивали десятки лодок. Море, прищурясь, насмешливо следило за ними искрящимся бирюзовым взглядом. Небо, склоняясь над водой, шептало ей что-то на ухо, неразличимое за птичьим гвалтом. На первый взгляд все было спокойно, но человек, выработавший в себе некоторую чуткость к морскому пульсу, сразу ощутил бы напряженность. В голосах чаек слышалось неясное предвкушение. Интересно, где-то сейчас Пульчино… Мой друг все еще дулся на меня из-за паурозо.

Бьянка, очнувшись, вздохнула:

– Джоанна права, я тоже это чувствую. Действует угнетающе. Надеюсь, проклятый ветер вскоре придет и уйдет, оставив нам на память лишь парочку вещих кошмаров.

Хотелось бы с ней согласиться… но я-то знала, что одними снами здесь ничего не закончится. Напротив, сны – это только начало.

Праздник Дня Изгнания, посвященный победе над фиескийцами, начался для меня с громового раската. Вернее, мне спросонья показалось, что началась гроза, а на самом деле это стреляли пушки Арсенала, возвещая, что «Бученторо» уже готов к спуску. Когда мы с Рикардо спешили к Пьяцетте, нас обгоняли десятки других гондол. Пульчино в моей голове возбужденно вопил, что морская дорога из Фьюзи и внешние каналы тоже битком набиты лодками: «они идут, как косяки рыб, толпящихся на нерест». Все спешили к городу.

Белая каменная чаша Пьяцетты сегодня превратилась в калейдоскоп. Мелькали красные и черные джорне, плащи, скроенные по последней моде, солидные кафтаны с меховой оторочкой, яркие бархатные береты, украшенные серебряными пряжками и перьями. Белые стены Дворца дожей словно светились, на колокольне весело плескались бордово-золотые языки флагов. Главный городской собор с насупленными широкими куполами тоже приосанился, празднично поблескивая мозаикой. В чьем-то саду отчаянно цвела глициния – ее запах долетал даже сюда, на площадь.

Сверху на толпу, примостившись на верхушках исполинских колонн, благосклонно взирали каменные грифоны – волшебные защитники города. Из-за них главную площадь и назвали площадью Трех Грифонов. Третий птице-лев, помельче размером, венчал собой остроконечную макушку высоченной колокольной башни. Обшитая медью, ее крыша сияла так ярко, что в ясный день служила дневным маяком для проходящих мимо судов.

Шесть веков назад грифоны были не так доброжелательны к людям. В те времена на месте Венетты еще колыхался болотный тростник, а большинство людей селились на другом острове, Торсильо. На их беду, туда повадилась летать чета грифонов, разоряя рыбацкие хижины и солеварни. Спасаясь от напасти, люди перебрались на Ривоальто, но грифоны (уже втроем, с подросшим детенышем) преследовали их и там. Говорили, что на одном из островков лагуны у них спрятано гнездо, что грифоны охраняют сокровище или некое тайное знание, потому и стараются выжить из лагуны людей. Битва была неравной, и городу грозила неминуемая гибель, не объявись тогда на Ривоальто один святой, который метким плевком обратил троих грифонов в камень (не спрашивайте меня, как он это сделал). Новорожденный город был спасен, а окаменевшие птице-львы стали его защитниками. На одном из островов действительно были найдены останки исполинского гнезда, в котором под кучей перьев и костей поблескивало золото. Его хватило на то, чтобы на площади, расположенной возле пристани, выстроить прекрасный собор – самый большой в городе.

Однако до сих пор среди венеттийцев бродит слух, что когда-нибудь, когда человеческие грехи превысят меру божественного терпения, грифоны оживут, чтобы покарать нечестивцев. Глядя на статуи, осенявшие своими крыльями людскую толпу, я думала: интересно, какую же тайну они охраняли? Почему так старались прогнать нас подальше от лагуны? Может быть, для нашего же блага?