реке Рона, владел обширными землями в центральной Франции и дважды вступал в брак с представительницами знатных французских дворянских семей. В последнее десятилетие своей жизни он посетил Францию не менее десяти раз. Несколько французских мирян и еще большее число французских монастырей по-прежнему владели значительными поместьями в Англии. Это было состояние дел прошлого века.

Сильное чувство национальной идентичности уже существовало, когда Эдуард III начал править. Сыновья знатных дворянских семей получили английские христианские имена Эдуард, Хамфри и Томас и протестовали, когда Эдуард II предложил назвать своего наследника Людовиком в честь своего французского дяди. Англичане не любили иностранцев, и грубая замкнутость объединяла большинство сословий людей. Периодически возникали волнения против иностранных советников короля, иностранных купцов, торгующих в английских городах, иностранных священников, поставленных Папой Римским на английские церковные должности, и иностранных монашеских орденов, члены которых, как считалось, готовились оказать помощь во вторжении на остров. Эдуард I принял английские национальные мифы как официальную историю, открыв гробницу короля Артура и королевы Гвиневры в Гластонбери в 1278 году и заново поместив их останки перед главным алтарем. Папе Римскому, который осмелился заявить, что у него нет претензий к Шотландии, Эдуард I изложил краткую историю Британии, начиная с ее оккупации беженцами из Трои во времена пророков Илии и Самуила. Многое из этого было пропагандой военного времени, но мифы быстро распространялись, потому что аудитория была к ним восприимчива. Эдуард I, должно быть, думал, что попадает в точку, когда в 1295 году он обвинил французского короля в том, что тот планирует искоренить английский язык. Почти наверняка он был прав[50].

Язык был важным символом. Согласно Фруассару, это был хорошо известный трюк английских дипломатов — уклоняться от неудобных вопросов, притворяясь, что они не понимают их[51]. Но насколько это было притворство, и насколько это была недипломатическая реальность? Предыдущие поколения дворянства и высшего духовенства говорили по-французски как само собой разумеющееся. Однако сохранившиеся справочники по французской грамматике свидетельствуют о том, что даже среди хорошо воспитанных людей французский язык в Англии к концу XIII века был иностранным языком. Хотя он оставался языком государственных дел еще полвека, на нем уже задолго до Чосера говорили в школе Стратфорд-ат-Боу. Английский стал языком молитвы, бизнеса, легкого чтения и вежливой беседы.

Это не был единый английский язык, так же как французский язык Франции не был единым французским языком. Убежденный патриот Ранульф Хигден[52] считал "удивительным, что на одном маленьком островке язык англичан так различается по произношению". Акцент Йоркшира и Нортумберленда был "настолько резким, фрикативным и бесформенным, что мы, южные люди, с трудом понимаем этот язык"[53]. Тем не менее, Англия была маленькой страной и по континентальным меркам удивительно однородной. Провинциальные различия и региональная приверженность, несомненно, существовали, но на относительно поверхностном уровне: акцент, одежда, место жительства. Политические институты Англии действовали единообразно почти на всей территории страны, а ее политики и администраторы считали себя принадлежащими к одному сообществу. Их чувство идентичности усиливалось сознанием наличия внешних врагов. Море определяло границы королевства на юге и востоке и отделяло его от самых могущественных соперников. На западе и севере оно граничило с чуждыми обществами, все еще в основном пастушескими и племенными, лишь время от времени пребывающими в состоянии мира и являющимися объектом грубого презрения и ядовитой ненависти.

Это проявлялось в подавляющем большинстве сельских обществ, даже во Франции. Население, возможно, в пять или шесть миллионов человек было сосредоточено в восточной и южной частях центральной Англия (Мидлендсе), Восточной Англии и на юго-востоке от Хэмпшира до Кента — регионах, интенсивно обрабатываемых, плодородных низменностей. Города были многочисленными, но небольшими. Даже Лондон, который был самым большим из них и единственным английским городом, способным выдержать сравнение с городами континентальной Европы, вероятно, насчитывал менее 50.000 жителей. Экстенсивное обезлесение, благоприятный климат и умелое управление землей приносили высокие урожаи и позволяли прокормить население на протяжении всего XIII века.

Иностранцам Англия иногда казалась страной богатства и изобилия. Хронист Жан Лебель[54], находившийся в лагере английской армии под Йорком в 1327 году, "не переставал удивляться такому изобилию", непрерывному потоку дешевой еды из окрестных деревень, запиваемой вином, привозимым морем из Гаскони и Рейналанда[55]. Но, видимо, ему повезло, и его любопытство было поверхностным. В Англии были люди обладавшие большим богатством. Но они отражали не столько богатство королевства, сколько его неравномерное распределение, которое в Англии было еще более заметным, чем во Франции. Владельцы крупных сельскохозяйственных поместий значительно преуспели во время бума XIII века. У них были и земельные площади, и капитал, и дальновидность, чтобы воспользоваться преимуществами революции в управлении землей. Их поместья были описаны и оценены, увеличены и дополнены путем разумных приобретений, их права были зарегистрированы и защищены, их производственные возможности были зафиксированы, а их счета велись и проверялись с точностью до мелочей специалистами, которые появились, чтобы удовлетворить спрос со стороны этих великих сельскохозяйственных предприятий. Но общий уровень благосостояния был, вероятно, ниже, чем в большинстве регионов Франции. Перенаселение и интенсивный спрос на плодородные земли привели к постепенному сокращению размеров мелких хозяйств, которыми жило большинство англичан. В центральной и южной Англии, где основную массу населения составляли несвободные крестьяне, более половины из них имели лишь минимальный участок земли, необходимый для существования, или даже меньше. Они выживали за счет нерегулярных заработков или за счет продажи небольших участков своей земли. У свободных землевладельцев и мелких дворян было меньше обременений и больше земли, но даже они были чрезмерно уязвимы перед неурожаем, стихийными бедствиями и экономической депрессией. Их состояние всегда балансировало между прибылью и убытками.

В течение первых трех десятилетий XIV века этот баланс часто нарушался. В 1315 и 1316 годах первая из серии сельских катастроф принесла голод, безработицу и эпидемии среди людей и животных. Череда ужасных неурожаев продолжалась вплоть до 1320-х годов. Поголовье овец, крупного рогатого скота и объем земельной распашки восстановились в некоторых районах только через двадцать лет. Урожайность сельскохозяйственных культур начала падать. Цены и арендная плата снизились. Неудобные земли перестали обрабатываться. Появились явные признаки истощения почвы. В этих аспектах экономическая история Англии была зеркальным отражением истории Франции. Обе страны вступили в войну с хрупкой экономикой, которую первые же удары разбили вдребезги.

В Англии не было крупных промышленных предприятий, которые могли бы поглотить обедневшее население сельской местности, как это в какой-то степени сделали предприятия Фландрии и северной Франции. Имелись значительные залежи угля и металлов (железа, свинца и олова), но методы производства были неэффективными и технически отсталыми, а масштабы производства — небольшими. Производство соли обеспечивало скромную экспортную торговлю, а морское рыболовство поддерживало большое количество гаваней на восточном и