Когда дела идут все хуже и хуже, человек начинает беззастенчиво обманывать самого себя и окружающих. Нет, мне не нравилась подобная карьера. Мне вообще не хотелось работать в сфере услуг, поскольку это сковывало свободу действий, мешало самоопределению человека. Я не хотела бы стать такой, как Клара или отец, я не желала быть одной из официанток в «Ките», стриптизершей или проституткой в порту. Меня не прельщала участь боксера, наивного, покорного и сильного, изолировавшего себя от мира. Я не обладала свойственной Генриху силой, он научил меня только точно бить в цель, ловко уходить от ударов и смиряться с тем, чего нельзя избежать.

Собрав свои вещи, я ударила по боксерской груше, чувствуя, что меня душит ярость. Слезы выступили у меня на глазах. Я не хотела причинять боль Генриху и тем не менее наносила ему страшный удар. Я положила на стол боксерские перчатки. Мысль о том, что в носках Генрих прячет несколько тысяч марок, была для меня сильным искушением, но я отогнала ее. Взяв листок бумаги, я написала ему, что он должен положить свои деньги в банк и что я одержала над ним верх в нечестной борьбе, о чем очень сожалею, но ничего не могу изменить. Я выводила печатные буквы, потому что Генрих читал с большим трудом.

Взяв такси, я поехала на виллу. Дверь мне открыла Клара, и по ее бодрому настроению я поняла, что начался очередной финансовый кризис.

— Отец заперся в кабинете, не беспокой его, пожалуйста, — прошептала Клара.

Подхватив мой чемодан, она двинулась в мансарду, и я последовала за ней. В моей комнате ничего не изменилось. Я знала, что Клара не станет расспрашивать меня о том, где я пропадала четыре месяца.

— Как идут дела? — спросила я, когда она наконец поставила мой чемодан на пол.

— Не самым лучшим образом. — Клара улыбнулась. — Новых клиентов нет, а старые не хотят ждать.

Я легла на кровать. Наконец-то можно спать в постели одной. Я ничего не имела против секса, но монотонность половой жизни начала мне надоедать. Когда мужчина наваливается на тебя всем своим телом, возникают не слишком приятные ощущения. С Генрихом вообще было трудно во всех отношениях. Но особенно меня беспокоило то, что я не испытываю к нему никаких серьезных чувств. Я с большой охотой поговорила бы с Кларой о боксере, но ее больше интересовал отец.

— Надеюсь, он уже поссорился с Беатой? Наверное, она захотела, чтобы он женился на ней.

— Эта история давно уже в прошлом. Беата оказалась на редкость легкомысленной девицей. Сейчас у нас возникли серьезные трудности. Одна дама из Мюнхена, инвестировавшая деньги в проект, оказывает на нас сильное давление. Речь идет о трехстах тысячах марок! Ее бывший муж занимается строительными подрядами. Недавно он побывал в Кении и сегодня позвонил мне. Он угрожает обратиться в полицию. Это очень серьезно!

— Ты хочешь сказать, что он посетил несуществующий пансионат на кенийском побережье?

Клара распаковывала мой чемодан и вешала одежду в шкаф. Покрывавший мебель тонкий слой пыли являлся еще одним подтверждением того, что дела шли неважно.

— Ну да, — ответила она. — Я попыталась объяснить ему, что мы ждем разрешения властей начать строительство. Когда речь идет о таком масштабном проекте, можно столкнуться с разными проблемами, в том числе и с перенесением сроков начала строительства. Это необходимо принимать во внимание.

— Но он не поверил тебе, верно?

Клара поджала губы. Она не чувствовала иронии в моих словах.

— Доктор Фрайзер прибывает в Гамбург, чтобы получить вложенную его бывшей женой сумму наличными плюс дивиденды. Он оказался настоящей акулой капитализма. Черствой и холодной.

Это забавно, но Клара не обладала чувством юмора и не видела ничего смешного в сложившейся ситуации.

— Отец еще поторгуется с ним, — успокоила я ее. — Подобные ситуации возникали уже не раз. Среди инвесторов всегда попадались неуступчивые люди.

Клара улыбнулась:

— Однако на сей раз все обстоит иначе. Твой отец играл на бирже. Он хотел провернуть выгодное дельце и получить большую прибыль. Знаешь, он собирался купить мне маленький театр…

Я, конечно, не поверила в то, что отец намеревался сделать Кларе такой подарок. Впрочем, это теперь не важно. Главное, что отец, по словам Клары, понес огромные убытки. На его банковских счетах осталось всего лишь двести пятьдесят тысяч марок. Человек, считавший себя Господом Богом, обанкротился. Он, конечно, не нищий, подобно обитателям порта. Но если он не достанет денег, чтобы вести переговоры с инвесторами, если ему не удастся заключить с ними полюбовные соглашения, то он может попасть в очень неприятную ситуацию.

«Он стареет, — подумала я, — должно быть, отец хотел провернуть выгодное дело, получить большой куш и удалиться на покой. Но оказалось, что Вондрашек не годится для крупных дел».

Теперь Кларе не на что надеяться, она не получит долгожданный театр. Быть может, отец действительно хотел сделать широкий жест и навсегда расстаться с ней. Теперь он не сможет поселиться в тихом райском уголке и жить без забот. Никаких престижных клубов, никакой охоты, никаких молоденьких женщин, обожающих щедрость и великодушие пожилых мужчин. Клара, по-видимому, недооценивала серьезность положения. Она с невозмутимым видом курила одну из своих плохо пахнущих сигарет без фильтра.

— И что вы собираетесь делать?

— Твой отец заперся в кабинете и пьет коньяк. Надеюсь, он придумает, как выйти из создавшегося положения.

— Бедность карается смертью, Клара, — напомнила я ей слова одного из персонажей ее любимого Брехта.

В ответ на это замечание Клара назвала меня бессердечной.

— Лучше быть бессердечной, чем иметь такое сердце, как у тебя, Клер. Ты стремишься к несбыточным целям. Пролетариат никогда не одержит победу, ты никогда не будешь актрисой, и отец никогда не женится на тебе.

Однако мое последнее утверждение было ошибочным. Отец вступил в брак с Кларой, когда сел в тюрьму. Его осудили на шесть с половиной лет за обман инвесторов. Хотя он прекрасно держался на суде и его речь произвела более сильное впечатление, чем речь адвоката, судья все же вынес довольно строгий приговор. Юстиция не знает снисхождения, когда речь идет о больших деньгах. В обосновании приговора говорилось, что обвиняемый — закоренелый мошенник, не склонный к раскаянию. Эти слова довольно точно характеризовали моего отца, однако судья упустил главное: Вондрашек считал себя Господом Богом и потому полагал, что обладает полной свободой действий.

Во время судебного разбирательства я воспользовалась своим правом отказаться от дачи свидетельских показаний. Но Клара решила выступить в суде как свидетель защиты, и это явилось настоящей катастрофой. Марксистская диалектика не могла опровергнуть выдвинутого против отца обвинения. Клара очень увлеченно играла роль ярой защитницы угнетенных и не заметила, как прокурор своими вопросами направил ее речь в нужное ему русло. Не в пользу обвиняемого было и то, что он время от времени весело улыбался, как будто находил все происходящее забавным.