Одетый в темно-синий костюм, отец выглядел на скамье подсудимых очень элегантно. «Он прекрасно справляется со своей ролью», — думала я, подбадривая его улыбкой. Вондрашек сохранял достоинство, несмотря на то что его действия и мотивы во всеуслышание порицались и осуждались. Однако во время судебных слушаний не было сказано о главном: о безграничной вере отца, что может случиться чудо и деньги волшебным образом действительно приумножатся. В тот момент, когда он стоял перед судом, я испытывала к нему искреннюю любовь. И мне кажется, отец впервые в жизни оценил нашу с Кларой преданность ему. Когда после вынесения приговора его под конвоем выводили из зала суда, он успел обнять меня и шепнуть на ухо:

— Что бы ты ни сделала, Фелиция, никогда не попадайся.

Клара Вондрашек нашла себе место кассирши в театре. Раз в неделю она посещала отца в тюрьме, приносила ему сигары и хорошие продукты из дорогого магазина. Она рассказывала мне по телефону, что Вондрашек организовал в тюрьме тотализатор и что дела у него идут хорошо, потому что он умеет приспосабливаться к обстоятельствам. Однако мне ситуация не казалась столь оптимистичной. Я тоже ходила к отцу на свидания, правда, нерегулярно. И я видела, что он стареет на глазах и как будто становится ниже ростом. Мы никогда не говорили с ним о смерти, тщательно выбирая темы для бесед. Я была рада, что он женился на Кларе, а он не возражал против моего переезда в Мюнхен, на виллу доктора Геральда Фрайзера.

Отец полагал, что строительные подряды являются доходным делом. Я рассказала ему о том, что хожу на курсы английского и французского языков, интересуюсь искусством и антиквариатом и что живется мне весело и беззаботно.

— Потребление лишает человека души, — заметил отец, и мы оба рассмеялись.

Геральд Фрайзер был тем человеком, в которого я, как и в Генриха, влюбилась из благодарности. Однако эта, вторая в моей жизни, влюбленность была страстнее и безрассуднее первой. Я познакомилась с Геральдом еще до ареста отца. Я впустила его в свое сердце сразу же, как только увидела. Это случилось в тот день, когда Клара ушла на почту, а отец снова заперся в своем кабинете. В дверь дома настойчиво позвонили, и я вынуждена была открыть ее. На пороге стоял Геральд Фрайзер. Что очаровало меня в нем? Улыбка или блестевшие в лучах солнца рыжие волосы? Или, может быть, веснушки на красивом, правильной формы, носу?

Любовь вспыхивает беспричинно. Невозможно найти объяснение этому возвышенному идиотизму. Я знала, кто стоит на пороге нашего дома. Клара предупредила меня, что должен приехать наш враг — Геральд Фрайзер. Он явился, чтобы взыскать с отца деньги, принадлежащие его бывшей жене, которая, должно быть, все еще что-то значила для него.

— Отца нет дома.

Он понял, что я лгу, и прошел за мной в вестибюль.

— Ничего, я подожду, — сказал он.

Геральд был крупным мужчиной с ярко-рыжей шевелюрой. Сияющая улыбка не сходила с его лица. Клара назвала его акулой капитализма, она вообще постоянно ошибалась в своих суждениях о людях. Я искренне надеялась, что она задержится на почте. Настенные часы слишком громко тикали. Ковер под нашими ногами был пыльным, и я стыдилась этого.

— Прекрасный дом, — произнес Геральд Фрайзер. — Он вам очень подходит.

Что бы он ни сказал, я все равно пригласила бы его на террасу, предложила бы ему что-нибудь выпить и заставила бы его переночевать у нас. Стоял один из тех солнечных дней, когда Гамбург превращается в настоящую Венецию. Геральд сидел в кресле отца, пил джин-тоник и смотрел на Меня. Любовь требует от человека откровенности.

— Думаю, вы вряд ли получите назад свои триста тысяч марок, — промолвила я. — Мы сейчас находимся в стесненных обстоятельствах.

— Я это понимаю.

— Правда?

— Да. Кроме того, моя бывшая жена — настоящая гиена, у нее слишком много денег и слишком мало ума.

Его слова обрадовали меня.

— Клара говорит, что вы хотите подать в суд на отца.

— Нет. Я не собираюсь заявлять на него. Если он банкрот, от этого будет мало толку. Клара — это та женщина, с которой я разговаривал по телефону?

— Да. Она служит у отца секретарем. Впрочем, не только. Собственно говоря, она выполняет всю работу по дому. Клара очень старательна.

— Мне тоже так показалось. Но почему она все время упоминает Маркса? Какое отношение он имеет к нашему делу?

Мы рассмеялись. Наш дуэт звучал очень слаженно. Это была симфония счастья, истерический хохот двух сумасшедших. А потом я рассказала ему о Кларе. И о себе. Конечно, я рассказывала только то, что обычно говорят, стараясь любой ценой понравиться собеседнику. При этом мне пришлось немного приврать. Об отце я тогда не обмолвилась ни словом. Эту тему мы обсудили позже, когда поехали на побережье. Там мы пили коктейли в уютных кафе, прогуливались по взморью, танцевали в ресторане «Пони». Снова пили. И наслаждались жизнью, понимая, что нам никогда не будет так хорошо, как сейчас. Ожидание никогда не будет столь напряженным, любопытство — столь безмерным, а страсть — более захватывающей.

Геральд Фрайзер, тридцатишестилетний разведенный мужчина, любил Фелицию Вондрашек. Так, во всяком случае, он говорил, и я верила ему, а он — мне. Два дня мы провели на Зюльте, куда отправились на его машине прямо из нашего дома еще до возвращения Клары с почты. Уходя, я оставила ей записку, в которой сообщила, что дело доктора Фрайзера улажено и она может больше не беспокоиться по этому поводу. Геральд смеялся, читая, что я накарябала. Тем не менее я сочла нужным сообщить ему, что он — первый кредитор отца, с которым я вступила в непосредственное общение. Я сказала, что никогда не вмешиваюсь в дела отца, что вообще редко бываю в его доме.

Слушая собственный жалкий лепет, я надеялась только на чудо, на милость судьбы. Позже Геральд признавался, что не поверил мне, но он любил рисковать, даже когда дело касалось отношений с женщинами.

Я обошлась ему в триста тысяч марок, которые, правда, принадлежали его бывшей жене. Геральд сказал, что она как-нибудь переживет потерю этих денег. На Зюльте я честно призналась ему, что пирамида отца рухнула, что я — дочь мошенника, который к тому же недавно обанкротился. Конечно, подобное признание — плохая основа для счастья, на которое я надеялась, но Геральд протянул мне руку помощи. Он спросил, не хочу ли я переехать к нему в Мюнхен? Кроме того, Геральд предложил помочь моему отцу получить кредит.

Я промолчала о том, что аппарат искусственного дыхания может только на время облегчить состояние больного, но не исцелить от недуга. Впрочем, Геральд все и сам отлично понимал. Однако действия моего любовника пробудили в отце надежды на новое чудо. Он стал разрабатывать новый проект. Ветряные мельницы в Сахаре. Нефтяные скважины в Сибири. Сеть предприятий быстрого питания в Венгрии. Отец снова взялся за старое, и Клара рассказывала кредиторам сказки по телефону, пытаясь сдержать их натиск.

Мюнхенский банк почти уже выдал отцу кредит в несколько миллионов марок, но тут в дом на берегу Эльбы нагрянула полиция с обыском. Полицейские вели себя очень вежливо, однако забрали с собой все документы, а также жесткий диск компьютера. Клара обозвала их «нацистскими свиньями», но отец тут же приказал ей замолчать и извинился перед «господами, которые исполняют свой долг». Он понимал, что погиб.