– Лучше, чем Птичья девочка, – заметил парень, – как я мысленно называл тебя после вечеринки. Или Мышеловка.

У меня екнуло сердце. Тысячу раз подряд екнуло. Он тоже думал обо мне!

– Надо полагать, и тебя зовут не Кареглазым парнем.

– Это мое второе имя. А первое – Арон.

В то же мгновение (я и слова сказать не успела) на плечо Арона легла чья-то рука.

– Привет! – сказала какая-то девчонка.

Одно это слово – и я рухнула с небес на землю. У нее были длинные рыжие, как огонь, волосы. И черное, как уголь, пальто. А ее улыбка, предназначенная Арону, еще долго жгла мне душу.

– А вот и ты! – Он притянул ее к себе и обнял.

Она выглянула из-за его плеча – матовая кожа с идеальным количеством веснушек и прямой нос, сделавший бы честь любому пластическому хирургу.

– Мне нужно с тобой поговорить, – шепнула она, положив пальцы ему на затылок.

– Не вопрос! – отозвался он.

Я-то ждала совсем другого ответа, но собралась с силами и лишь небрежно улыбнулась, когда он, извинившись, шагнул ближе к жару костра для разговора.

Я посмотрела на часы. Четверть десятого. Через сорок пять минут за мной заедет мама.

Через сорок четыре минуты.

Через сорок три…

– Ага, вот ты где! Я уж думала, тебя прикончили или еще что. – Ко мне подскочила сердитая Лорен. – Где тебя носило?

Я протянула руки к огню, зябко повела плечами для виду:

– Да просто окоченела.

– Могла бы предупредить. Я сама чертовски замерзла. И подыхаю – пить хочу. Скамейку пришлось уступить. Положила на нее сумку, а тут старикан подваливает и начинает, типа, «Места занимать нельзя!» и давай разоряться, его жене, типа, нужно отдохнуть.

– Какой заботливый.

– Какой чокнутый! Он же один был. Как пить дать, из тех, кто видит то, чего нет. Ну, знаешь, некрофилия или как ее там.

Я спрятала улыбку.

– Ты хочешь сказать – шизофрения.

– Что?

– Шизофрения. Некрофилия – это… в общем, тебе это не надо.

Я глянула в спину Арона. Сорок одна минута до приезда мамы.

Лорен потянула меня за руку.

– Ну, пошли.

– Куда?

– Пить хочется! – приплясывая на месте, напомнила она.

Арон держал руку той девчонки в своих руках и не сводил глаз с ее лица.

– Ага, давай. – Я отвернулась от костра, чувствуя, как кишки покрываются инеем, но совсем не потому, что мы отошли от огня.

В очереди Лорен трещала как сорока. Вы, мистер Харрис, может быть, не знаете, как трещит сорока, но если вам кажется, что это как сорок других птиц разом, то вы близки к истине. Лорен щебетала и щебетала о том старшекласснике, с которым она целовалась на вечеринке у Макса. Я изо всех сил старалась сосредоточиться, да только без толку, ведь там, у костра, Арон приобнял девчонку за плечи.

Едва Лорен расплатилась за бутылку воды, как в небо взвились огненные хвосты фейерверка. О-о-о! – пришла в восхищение толпа. А-а-ах! Недолго думая, я дернула Лорен за руку, и мы прямо там, не сходя с места, шлепнулись на траву и уставились в небо. Ночь вокруг нас распускалась огненными цветами. Я показала на синие хвостатые искры:

– На головастиков похоже.

– Скорее, на сперматозоиды, – заметила Лорен. Мы покатились со смеху. И вправду, искры крутились по небу, будто наперегонки старались оплодотворить луну. Рука Лорен повторила их движение.

– Плывите, спермики, плывите.

– Мило. – Над нами склонилось чье-то лицо.

Светлые волосы. Карие глаза. Очередная вспышка огней в небе и одновременно алый взрыв в моем сердце. Арон.

Лорен прикрыла глаза рукой. Я заморгала, пригляделась. Тот самый старшеклассник ухватил Лорен за руку, поднял на ноги. Я нехотя встала. Какое разочарование…

– А я тебя искал, – сказал он. – Пошли, прогуляемся вдоль реки.

Лорен взяла меня под руку.

– Только если Зои пойдет с нами.

– Да ничего, не волнуйся за меня, – отозвалась я. Мне вдруг захотелось побыть одной. Народ все прибывал, а Арон с девчонкой куда-то пропали. Лорен впилась в меня глазами. Я ответила самым убедительным взглядом, на какой была способна:

– Честно. Все нормально. И вообще через десять минут приедет мама.

Парень потянул Лорен за собой, та звонко чмокнула меня в щеку.

Пламя уже ревело. Дым ел глаза, жар стал нестерпимым. В конце концов я снова оказалась у нашей скамейки. Там сидел старик и разговаривал с пустотой. Это было печально, но только со стороны. Ну, то есть вид-то у него был вполне довольный, он рассказывал своей невидимой жене, как делается фейерверк, описывая самым подробным образом, как получаются разные цвета. И, знаете, мистер Харрис, я вот подумала: а вы когда-нибудь разговариваете с Алисой? Что вы ей говорите, если она, просочившись сквозь решетку, появляется у вас в камере и парит под потолком рядом с лампочкой? Быть может, вы просите прощения, а она, надеюсь, отвечает да ладно, потому что отчасти сама виновата, если на то пошло.

Люди, пришедшие семьями, дружно потянулись к выходу, парочки обнимались у реки, даже у старика было с кем поговорить, и кому какое дело, что собеседница его существовала только у него в голове. Я медленно брела к парковке. Вдалеке на церкви светились часы. Я со вздохом опустилась на каменную ограду. Вот как вышло: я все боялась, что время истекает, а теперь его осталось больше чем достаточно. Целых двадцать минут, а делать не…

Голоса!

Парня. И девушки.

Я переползла по ограде и притаилась за кустом. На парковку вышел Арон вместе с той рыжей девчонкой. В животе у меня все перевернулось. Они уходили вместе! Шли, не прячась, обхватив друг друга за талию. Под фонарем стояла старенькая синяя машина, на трех колесах, с продавленной крышей и номером DORIS. Я раздвинула листья. Арон открыл пассажирскую дверь, поцеловал девчонку в макушку, и она забралась на сиденье. Внутренности скрутило так, что вся, до последней капли, надежда утекла из меня.

Теперь, мистер Харрис, вы, вероятно, думаете, что я набросилась на ни в чем не повинный куст, или разревелась, или кинулась на парковку и устроила сцену. К сожалению, вынуждена вас разочаровать – мое лицо осталось абсолютно спокойным, а тело неподвижным. Единственное, что я сделала, – это ребром ладони разрубила надвое паутину. Одна ее половина осталась на стене, а другая повисла на ветке. Вот и все свидетельства того, что внутри меня что-то сломалось.

Окна в машине запотели. Не хотелось даже думать о том, что там происходит. Ну, то есть все видели «Титаник», хотя вы, может, не видели. Тогда представьте ладонь, прижатую к стеклу, запотевшему от дыхания, и пота, и страсти. Стараясь оставаться незамеченной, я сползла с ограды. Спина не гнется, ноги затекли. Все болит. Холодно. И даже звезды, колючие белые осколки, злобно таращатся из черноты. Я плелась назад, к ларькам, и вдруг подвернула ногу на камне. И сама удивилась грохоту, с которым приземлилась, потому что мне даже не было больно.