Общий вид на усадьбу складывался из открытой, поднимающейся к дому террасной лужайки, цветочных клумб в обрамлении живой изгороди и чистенького загона. Благодаря относительно высокому местоположению и вышедшему на поверхность пласту гранита, участок был защищен от назойливого любопытства соседей.

Манеж занимали две лошади, обе грациозные, караковой[17] масти, с черными гривами и хвостами, и белыми чулками. Лошади медленно шли по кругу, и каждая несла на себе стройную молодую женщину.

Здесь наконец-то присутствовало нарушение дресс-кода. Обе наездницы были в джинсах и футболках, одна – в красной, другая – в желтой. Распущенные волосы цвета сливочного масла струились по ветру. В сухом воздухе плыл звонкий смех.

Никакой необходимости разрушать эту идиллию не было; въезд на территорию участка находился сбоку, под выкрашенной белой краской аркой со словом «Авентура». Въехав на асфальтовую площадку, я припарковался на одном из четырех мест, обозначенных белыми линиями.

Девушки в футболках остановили лошадей.

– Ну вот, – сказал Майло. – Проклятие.

* * *

Сестер Кори разделяли два года, но они вполне могли быть близняшками. Высокие, длинноногие, стройные и гибкие, с бронзовыми от загара лицами, девушки обладали одинаково симметричными чертами. Узкие бедра, тонкие, крепкие талии и широкие плечи указывали на регулярные занятия спортом. У девушки в красной футболке волосы были прямые и достигали линии пояса. У той, что в желтой, они разливались роскошными волнами по плечам.

Замерев в одной неподвижной позе, с прямой спиной, сжав твердо губы и не отводя голубых глаз, сестры наблюдали, как мы приблизились к загону.

– Эшли и Марисса? – спросил Майло.

– Я – Марисса, – слегка охрипшим голосом сказала девушка с волнистыми волосами. – Она – Эшли. А вы кто?

– Лейтенант Стёрджис, полиция Лос-Анджелеса. Нам нужно поговорить с вами.

– Копы? Из Лос-Анджелеса? – Голос у Эшли Кори был еще более хриплый. Возможно, когда-то и их мать имела такой вот знойный голос.

– Делом занимается шериф Агуры, – сказала Марисса Кори, – и мы уже объяснили, что не имеем к этому никакого отношения.

– Никакого отношения к чему?

– К машине Лоры. Нам совершенно ничего об этом не известно, и шериф наконец-то поверил, так что Лоре придется идти в суд, и я не знаю, что вы думаете, но…

Эшли взяла сестру за руку и легко сжала.

– Подожди, Рисси, Феллингер сказал, что ты не должна даже разговаривать с ними.

– Рад, что у вас с Лорой все уладилось, но мы здесь не поэтому, – сказал Майло. – А теперь, девушки, пожалуйста, слезайте с лошадей.

– У них по расписанию прогулка, – возразила Марисса.

– И мы не остановимся из-за того, что вы говорите, – добавила Эшли.

– Дело важное, девушки. Серьезно.

Эшли тряхнула волосами, нахмурилась и беззвучно произнесла что-то похожее на ругательство, но все же послушалась. Как только ее ботинки коснулись земли, примеру сестры последовала Марисса. Сестры вышли из загона, и Эшли заперла его за собой. В начищенных до блеска ботинках для верховой езды – у Эшли из змеиной кожи, у Мариссы вроде бы из слоновьей – они были за шесть футов[18] каждая. Рисунок в виде мультяшной лошадиной пасти на обеих футболках сопровождался надписью: «Дареный конь».

Марисса сложила руки на груди.

– Ну что?

– Мне нужно поговорить с вами о вашей матери.

– О маме? – На последнем слоге ее голос взлетел на полтона.

Эшли прищурилась.

– А что такое с мамой?

* * *

Майло изо всех сил старался смягчить удар, но ни приглушить ужас известия, ни избежать участи стать худшим воспоминанием не смог.

Эшли и Марисса вскрикнули одновременно и тут же принялись кричать «Нет, нет, нет!» в рваном ритме, который сгладился мощным потоком горя. Потом Марисса стала бить себя в грудь, а Эшли – заламывать руки и стучать ладонью по лбу. Из глаз, словно кровь из открывшихся ран, хлынули слезы. Девушки повернулись друг к дружке, крепко обнялись и замерли, скованные тревожными объятиями.

Все это время Майло жевал губу, постукивал ногой о пол и так усердно утирал ладонью лицо, что на виске за левым глазом появилось розовое пятно.

Нам ничего не оставалось, как только смотреть, ждать и ощущать себя бесполезными свидетелями. Между тем плач и завывания слились в один горестный звук, и прошло еще немало времени, прежде чем пик эмоций остался позади, а крики сменились всхлипами и непроизвольными содроганиями. Майло уже был наготове с салфетками, которые обе девушки проигнорировали.

– Нет, нет, нет! – повторяла Марисса, снова и снова убирая падающие на мокрое от слез лицо волнистые пряди.

– Зачем кому-то понадобилось убивать ее? – спросила Эшли.

– Этого, Марисса, мы пока еще не знаем, – ответил лейтенант.

– Когда… когда это случилось?

– Сегодня утром.

– Это не папа, – сказала Эшли. – Точно вам говорю, это не папа.

Сестра посмотрела на нее и после секундной паузы кивнула.

– Черт, нет. Конечно, не папа.

– Давайте пройдем в дом и поговорим, – предложил Майло.

Продолжая реветь, девушки поплелись к дому. Мы с лейтенантом последовали за ними, отстав на четыре шага.

Скорбящие всегда идут первыми.

* * *

Подойдя к дому, Эшли толкнула половинку двойной дубовой двери, и та беззвучно открылась. Похоже, сестры Кори росли, принимая безопасность как нечто само собой разумеющееся. Что ж, отныне они уже никогда не будут чувствовать себя полностью защищенными.

Шмыгая носами, спотыкаясь и неуклюже цепляясь друг за дружку, девушки прошли в дом, и мы с Майло, как привязанные, потянулись за ними мимо ротонды из плитнякового камня с люстрой из кованого железа. Люстру украшали красивые кованые птицы, а из декоративных кованых свечей выглядывали светодиодные лампочки. В нише справа нашла приют выполненная в грубовато-примитивном стиле статуя Девы Марии, подобных которой можно немало встретить в Тихуане. Следуя за сестрами, мы оказались в просторной комнате с высоким потолком, большими окнами и гранитными стенами. Дорогая мебель располагалась с кажущейся небрежностью и ненавязчивой продуманностью в выбранных со вкусом местах: обитые оленьей кожей диваны и диванчики на двоих, железные и стеклянные столики, стулья с соломенными спинками, выкрашенные в цвет сушеного шалфея, декоративные подушечки килим.