себя как благородного спасателя прекрасных девиц.

Это оказалось обстоятельством столь досадным, что в свою каюту он вернулся в самом скверном расположении духа.

Настроение его, и без того, отвратительное, ещё ухудшилось, когда он обнаружил там тупо сидящую на койке Нари. Лицо у той было самое безразличное и идиотское.

– Раздевайся! – с порога велел он, уверенный, что теперь всё вернётся на круги своя, и сейчас она даст ему блестящий отпор и выйдет, наконец, из этой набившей ему оскомину роли.

Но в следующую секунду позвоночник его закололи иголочки ужаса, потому что она, слова не сказав, встала и принялась копаться в шнуровке своего платья.

Несколько секунд он тупо пялился на её дрожащие пальцы, которыми она всё никак не могла твёрдо ухватить нужный шнурок.

«Нет, бездна, ну нет же! – молил он про себя. – Ну давай, ну скажи мне что-то злое, ну запульни в меня чем-то!»

Но она, ухватив, наконец, шнурок, принялась его распускать.

До этой минуты, что бы там ни говорил Дрангол, он не чувствовал себя насильником. Происходящее казалось ему будоражащей кровь игрой, где у него была роль покоряющего, а у Нари – сопротивляющейся. Ему доставляла огромное удовольствие эта игра, и он совершенно убедил себя, что и ей это нравится.

Он в два быстрых шага подошёл к ней и перехватил её руки за запястья.

Она безвольно застыла, глядя куда-то в район его шеи, и он теперь заметил, что лицо её закаменело в выражении горя.

У него дыхание перехватило от боли за неё, и больше всего ему хотелось теперь уберечь её от этой боли, защитить и уничтожить того, кто посмел ей эту боль принести.

Проблема была в том, что этим источником её боли был он сам.

– Прости… – пробормотал он, прижимая её к себе крепче и зарываясь лицом в её волосы. – Прости, пожалуйста!

Она молчала, не делая никаких попыток вырваться.

– Прости! – повторил он, судорожно вцепляясь в рукав её платья на плече и целуя её в висок. – Прости, прости, прости!.. – лихорадочно повторял он, беспорядочно покрывая поцелуями её лицо.

Она никак не реагировала, и он остановился только тогда, когда почувствовал губами соль: она беззвучно плакала.

Отшатнувшись, от смерил её с головы до ног безумным взглядом, развернулся и выбежал.

Хлопнула дверь каюты.

Зажав рот ладонью, Нари опустилась на пол и заплакала.

Глава десятая

Следующие три дня прошли для Нари… тревожно.

Кьерина она больше не видела; сам он к ней не приходил, а выйти она побоялась. Хотя дверь не была заперта, она справедливо опасалась, что без его защиты с нею снаружи могут произойти самые неприятные вещи.

В саму каюту, во всяком случае, заходил только уже знакомый ей матрос с едой, и он не проявлял никакого желания как-то с ней общаться. Нари в этом отвечала ему полной взаимностью.

Первые несколько часов своего «затворничества» она провела как на иголках, постоянно ожидая возвращения разгневанного князя. Затем осмелела и стала исследовать каюту – поминутно прислушиваясь, не звучат ли за дверью шаги.

Ничего особо интересного ею обнаружено не было: одежда, книги на ньонском, записки на ньонском же и пара приборов.

К ночи князь не вернулся, и Нари, осмелев, попробовала заняться навигацией.

«В крайнем случае, выроню астролябию за борт и сделаю вид, что ничего такого не делала», – решила она.

С расчётами, впрочем, у неё не задалось. Она только видала со стороны, как пользовались астролябиями другие – это было крайне любопытно. В её глазах это выглядело так: человек смотрел на звезду, крутил какие-то элементы астролябии, потом записывал полученные данные.

Посмотреть на звезду и покрутить астролябию ей удалось; что и куда крутить было вроде интуитивно понятно (во всяком случае, Нари полагала, что покрутила то, что нужно, куда нужно). И даже какие-то данные она из этого получила – но что с ними делать дальше? Как из этой цифры получается представление о положении корабля?

У Нари не было ни навигационных таблиц, ни часов, ни карт. Она, правда, от отчаяния записала полученные данные, в надежде сравнить их с тем, что добудет, возможно, завтра, – но она очень сомневалась, что это ей поможет.

Действительно, вторая и третья ночи не прибавили ей понимания о местоположении корабля – данные получались одинаковые в любую из ночей. То ли она не то крутила, то ли нужны были ещё какие-то данные. Ею начало овладевать уныние.

К тому же, в каюте было совершенно нечем заняться, и упорное отсутствие князя стало навевать ей мысли о психологических пытках. Возможно, он хотел замучить её бездельем, чтобы она сама начала искать его общества? Или он планировал, что она высунет нос наружу, попадёт в лапы его матросов, а он явится спасателем и завоюет её благодарность? Нари не знала ответа, но предполагала что-то мерзкое и неприятное.

Про себя она постановила, что добровольно из каюты не выйдет, и ничьего общества искать не будет.

На утро третьего дня Кьерин, наконец, заявился к ней самолично. Она настолько отвыкла прислушиваться к шагам, что чуть не прозевала его появление, и лишь в последний момент успела принять свою деревянную безразличную позу.

Села она не слишком удачно; застывшего в дверях Кьерина ей теперь приходилось рассматривать боковым зрением, и ей было не совсем понятно, как расшифровать его хмурое выражение лица. Краем глаза ей казалось, что он ужасно, ужасно зол. Видимо, всё-таки имел место какой-то коварный план, который она разрушила, не став выходить из каюты.

«Вот тебе!» – торжествующе подумала она, довольная, что её не удалось провести.

Спустя пять минут – если Кьерин и надеялся, что, устав от одиночества, она радостно бросится ему на шею, то его поджидало разочарование, – он, наконец, заговорил первым:

– Иди сюда.

Голос его звучал устало и безвыразительно, как если бы все эти три дня он работал, не покладая рук.

Послушно встав, она подошла к нему, пытаясь из-под ресниц оценить, чем ей грозит его очередное появление – она, признаться, и от прошлого визита ещё не отошла, и предпочла бы, чтобы он продолжил свои игры с её одиночеством. В одиночестве она, по крайней мере, была в безопасности.

Он ещё с минуту разглядывал её вплотную, но она побоялась поднять взгляд, поэтому не смогла расшифровать выражение. Однако с её позиций ей было прекрасно видно, как он судорожно вцепился пальцами правой руки в отворот своего кафтана. Это нервное машинальное движение не вселяло в неё оптимизма.

– Пойдём, – наконец, лаконично велел он,