Чувствуя себя обязанным откликнуться на подобное откровение своим трагическим эпизодом, так сказать, отплатить той же монетой, Эмерсон поведал о своем:

– А я в том 72-м поменял мотоцикл!.. «Нортон 750», скажу я вам, – то что надо – вместо «Хонды». Спросите: почему? Отвечу коротко: скорость. Ведь тогда я купил дом в сельской местности – в Суссексе. До Лондона – два часа. Вот и гонял! Представляете, носился без шлема – молодость плюс безрассудство! За что и поплатился: поскользнулся на льду, въехал в витрину магазина, пробил башку… В больнице доктор зашивает рану над правым глазом, а я ещё и шутить пытаюсь: «На что мой шрам похож?» – «Буква «К», вроде…» – «Хорошо бы над другим глазом букву «Е» прифигачить». Тот, видно, решил, что от наркоза заговариваюсь… Да я в ту пору и без наркоза ляпал, что в голову взбредет. Приятно вспомнить!

Выждав, пока я переведу последние фразы и Шульц пробормочет что-то вроде слов благодарности, он вдруг с подозрением спросил:

– Что-то голос у вас слишком молодо звучит, мистер Шульц. Сколько же вам лет?

Вопрос я переводить не стал, да и зажимать рот Шульцу тоже не счёл необходимым, ведь Эмерсон русским языком не владел, сразу ответил за Шульца – мол, на десяток лет моложе вас. Маэстро подивился, что так хорошо сохранился голос, потом повторил, что очень-очень растроган, даже ошеломлен услышанным от Шульца, посетовав, что нет возможности что-нибудь подарить на память, и тут же нашел выход, предложив скинуть адрес эсэмэской на его телефон, чтобы отправить подарок с дарственной надписью. Домашний адрес Шульца в моей памяти зарубцевался навеки, я тут же набрал его, указав подлинные имя и фамилию.

Шульц ошалело глядел на мои ловкие манипуляции, а потом вдруг заметил, косясь на широкую светящуюся панель мобильника:

– Вот уж не думал, чувак, что в двадцать первом веке телефоны будут как лопаты!

Проследив за тем, как ушло сообщение, я удовлетворенно произнес:

– Ну, Шульц, жди теперь посылочку из Америки.

– Чувак, это сколько ж мне будет лет, когда посылка дойдет? – озадаченно спросил Шульц, пытаясь в уме высчитать свой теперешний возраст. Его вопрос так и повис в воздухе…

Теперь следовало отправляться в дорогу. И тут я подумал: не взять ли мне с собой Шульца? Вдвоем всяко будет веселее, терять мне его нельзя – надо разбираться с его «темным будущим», и с ходу предложил отправиться в 1990-й год.

– Что – Цоя спасать? – весело подмигнул он, ничуть не удивившись.

Я же поначалу ошарашенно уставился на Шульца, но спрашивать его: «А ты откуда знаешь?» – не стал, сообразив, что я сам, видно, хорошо поработал в прошлом времени, просто отлично поработал, раз он в курсе многих событий, про Виктора Цоя в том числе.

– Да я с тобой, чувак, теперь… – с жаром выпалил Шульц, едва не разорвав на себе рубаху от переполнивших его эмоций. – Теперь, чувак, с тобой хоть на край света готов, за такое должен буду тебе по гроб жизни!

Осталось немногое – согласно известному регламенту перехода следовало заказать горячительный коктейль под названием «Кристапс» – адскую смесь рижского бальзама и русской водки, смешанных в равных пропорциях. Для совершения перехода необходимо было выпить этой гадости ровно по сто грамм на брата, можно, конечно, и больше – это не возбранялось, главное, не меньше.

Жестом я подозвал официанта, тот с готовностью, но с возрастающим недоумением слушал произнесенное мною слово. «Простите, что? Крис-тапс? К сожалению…» Он был явно в замешательстве. Я не сразу сообразил, что в лабиринте временных пертурбаций молодой официант нашего времени мог и слыхом не слыхивать о популярном напитке советских времен. Неувязочка вышла! В другой раз следует быть внимательней. Я как можно более мягко принялся объяснять, что нам следует приготовить и в каком количестве. Смятение официанта постепенно сменялось привычным «чего изволите?» и уже через несколько минут перед нами стоял графинчик с подозрительной жидкостью, по внешнему виду своему более всего напоминавшей… обычную нефть. Щульц, находившийся в состоянии эйфории после общения с кумиром, похоже, и не понял недоразумения, мечтательно глядя на наполняемые ёмкости.

Я выпил свою порцию залпом, чтобы не растягивать неприятных ощущений при заглатывании редкостной дряни, и сказать по правде, меня всё равно чуть не вырвало, настолько омерзительно на вкус то пойло. Шульц наоборот – заправски маханул бокалом – привычное дело, – занюхал хлебушком и даже прослезился от удовольствия. Я попросил официанта подать два счета непременно с записью о заказанном коктейле.

Расплатившись с официантом и щедро оставив ему «на чай» мы еще посидели за столом, размышляя, какое точное время указать на обороте счета, означавшее время нашей хронопортации. Посовещавшись, решили: самое раннее, чтобы по времени была фора, мы же должны успеть добраться до Юрмалы. Написали: девять утра, тогда обычно открывался ресторан, чтобы накормить завтраком гостей отеля. С датой не возникло никаких вопросов: тот самый день, когда мы с отцом встретили Виктора Цоя у ювелирного магазина… Поэтому должно быть только и только…

13 августа 1990-го

Вольготно развалившись на жесткой деревянной скамье электрички, я с интересом вертел в руках советские деньги, подсунутые мне Шульцем для ознакомления. Ага, вот она характерная примета времени – смутно знакомый ленинский профиль на банковском билете… По-моему, я подобные банкноты видел впервые в жизни, может, в младенчестве они и попадались мне на глаза, но я этого не помню. Давеча в туалете я даже принял их за цветные бумажки, не сразу разобрался, что это – «тугрики» из советского прошлого… А теперь я их мял, сгибал, ощупывал пальцами, переворачивал туда-сюда, только не обнюхивал – короче, знакомился с ними воочию, удивляясь тому, какие они все-таки несуразные. Небольшие по размеру, явно не новые, блеклые по расцветке, пусть и с водяными знаками, но по внешнему виду они скорее смахивали на непрезентабельные фантики от дешевых конфет, чем на солидные денежные купюры. Ассигнации были разного цвета и разного номинала, и, как разъяснил Шульц на советском совковом жаргоне, в народе каждая банкнота ходила под своим именем: голубая – «пятак», красная – «чирик», фиолетовая – «четвертной», зеленая – «трешка» и, наконец, бежевая (рубль) – в просторечии просто «рваный». Для пущей внушительности на лицевой стороне самых крупных – 10 и 25 рублей – были отпечатаны ленинские портреты.

Я подсчитал деньги. Три «четвертных», один «чирик», «пятак», «трояк» и пара «рваных» до кучи… Всего около ста рублей. Просто смешно – куда это Шульц собрался с таким анекдотично несерьезным кэшем? Ну в самом деле, что такое сто рублей в наше время? Пару раз на метро прокатиться или чашку кофе выпить. Но я ошибался – в то время, из которого прибыл Шульц, то есть тридцать с гаком лет назад, это была вполне приличная сумма: семья из двух человек, по свидетельству Шульца, могла на них запросто прожить целый месяц, беды не зная… Тут нечем крыть – его правда, ведь Шульц за нашу поездку в Майори на электричке в оба конца заплатил сущие копейки: сунул в кассу «рваный» (в буквальном смысле), сам был тому свидетель, так ему вместе с бумажными билетиками еще и отсыпали пригоршню сдачи мелочью – это меня, конечно, поразило.