думая, что лучше всего к Андрею вообще не подходить и ждать, когда он сам во всем как-то разберется. Я считала: знать, что тебя любят, – это очень важно. Тем более что ему так плохо.

Но когда я уже поднималась по лестнице, вся моя храбрость куда-то подевалась. Я поняла, что не представляю себе, как это будет. Вот он мне откроет, а я скажу: «Привет, я тут пришла тебе сказать, что люблю тебя». Да я буду выглядеть чокнутой. Тем более что понятия не имею, о чем он со мной тогда хотел поговорить. Вот когда с язычком от молнии приехал, я же ему вслед кричала, а он не вернулся. Почему я такая самонадеянная? Скажу, что люблю, он и растает от счастья? Ага, размечталась. Если мне сейчас, например, какой-нибудь Вася с параллельного потока скажет, что любил меня с детского сада, меня это сильно обрадует? Нет, мне будет наплевать на Васю. Ну, максимум, станет жалко – мучается парень напрасно. Так и у нас может получиться.

И я передумала признаваться. Решила, что приду, а там разберемся. Посидим, поболтаем. Я хоть его увижу не во сне. А может, он и сам что-нибудь мне скажет и мне напрягаться не нужно будет.

Андрей открыл дверь. И хоть я и ожидала увидеть именно его, ведь Виктор мне четко сказал, что он тут сейчас один, но все равно меня тряхануло. Наверное, невозможно подготовиться заранее к таким встречам. Он стоял и смотрел на меня, а я ждала, когда он скажет: «Привет».

Ну или еще что-нибудь. Что-то же он должен произнести. Я все-таки не пустое место.

Но он среагировал именно как на пустое. Посмотрел внимательно, развернулся и ушел. Но дверь не закрыл. Значит, можно было войти. Я вошла, разулась, заглянула в комнату. Андрей лежал на разложенном кресле, поставив перед собой ноут.

– Мог бы и поздороваться, – сказала я его спине и затылку.

Он взял наушники, валяющиеся рядом с ноутом, надел их и включил какую-то музыку.

Я разозлилась. Да, мне его жаль. И потому что с ним такое случилось после первого курса, и потому что он сейчас явно болеет – кашляет, и вон около кресла табурет, а на нем чай и какие-то таблетки. Но все это – не повод отворачиваться от человека, который к тебе не просто так пришел. Честно было бы прогнать, если уж настолько не хочется общаться.

Но уходить я не стала. Это означало сдаться и остаться опять в непонятках – а что, собственно, между нами происходит. Если вообще происходит. Я села на диван и сказала Андрею:

– Надеюсь, у тебя не очень длинный плейлист. Потому что я не уйду, пока мы не поговорим.

Он даже не пошевелился. Отлично. Это уже был вызов.

Что ж… Я прошла на кухню, потрогала чайник – тот был горячий. Я налила себе чай, нашла сахар. После зачета и всех волнений очень хотелось есть. В холодильнике я обнаружила масло и сыр, сделала себе бутерброд и с чаем и бутербродом вернулась в комнату. Не вышел штурм – возьмем осадой. Когда-то ему осточертеет слушать музыку в моем присутствии.

Пока я ходила на кухню, он сдвинул ноут, подтянул к себе подушку, уткнулся туда носом и еще и глаза закрыл. Мол, усну под музыку, и на всяких Кать мне наплевать. Тогда я подошла поближе, чтобы меня стало труднее игнорировать. Села на пол у кресла и сосредоточилась на бутерброде. А дожевав его, сказала:

– Понимаешь, я уже пришла. Если ты совсем не хочешь меня видеть, так признайся. Лучше разобраться сразу.

Он молчал, и я вдруг подумала: что, если заснул? Кто его знает… Я поставила недопитый чай на табурет рядом с его чашкой и осторожно потрогала его за плечо.

– Андрей!

Он вдруг дернулся, вскочил, уронил ноут на пол и посмотрел на меня так, как будто я не торчу тут уже полчаса, а только вошла.

– Катя?

Кажется, пришла моя очередь потерять дар речи.

– Не может этого быть. Ты не знаешь адреса…

Он так разволновался, что я испугалась. Происходило что-то странное. И я сказала:

– Адрес мне дал Витя.

– Я думал, ты мне мерещишься.

Теперь мы стояли друг напротив друга, я протянула руку и прикоснулась к его щеке.

– Нет, я пришла на самом деле.

Впервые в жизни мне нужно было всерьез доказывать человеку, что я настоящая. Я не знала, как это делается… Но, кажется, он уже сам во всем разобрался, потому что засунул руки в карманы и спросил:

– И зачем?

Он

Такое уже было. Когда я немного очухался от лекарств в ожоговом, в палату привезли Даньку. Я четко его видел. Очень тогда обрадовался, что все-таки его вытащили. Потому что, когда на меня упали те доски, последнее, что я понял, – что Данька остался там, не вышел. И я боялся узнать что-то плохое. А тут его привозят, и все вроде в порядке. Мы даже поговорили немного. Об этой его курице Ленке, которая выскочила на улицу первая, вместо того чтобы его разбудить. И уже на улице орала… А потом оказалось, что я в палате был один, Даньку не привозили, а то, что я видел, – галлюцинация. Психоз. Бывает. Но тогда я даже подумать не мог, что это нереально.

А теперь я был опытней и сразу понял, что Катя тут появиться не должна. Даже если подумать, что ей вдруг захотелось поговорить, все равно она не знает адрес. Это было похлеще конца света. Последний год я очень боялся сойти сума. Самое страшное для меня было – стать как те, кого я видел в психиатрической больнице. Потерять чувство реальности. Боялся я этого до тошноты, до обморока. Когда меня выписали, я поклялся, что сделаю все что угодно, только бы не попасть туда снова. Мне казалось, что, если я еще раз попаду к ним, я сам стану как они. Поэтому, когда летом снова начались кошмары, я перестал спать и порой видел всякую ерунду – например, загоралось то, что на самом деле не горело, или кто-то орал «пожар», а никто не кричал… И когда отец сказал, что так жить нельзя, надо лечиться, я и ушел из дома.

Мне нужно было справиться с этим самому. Алкоголь помогал. Ненадолго, но… Еще, как ни странно, помогали драки. Боль отвлекала. И не позволяла сомневаться в реальности. Больно – значит, жив. Ту дерьмовую жизнь, которую я себе устроил, выдумать