разобрал срочные запросы, подготовил ответы и сдал их в канцелярию. Скоро можно было идти обедать, к этому времени лучше подготовить то, над чем надо работать во второй половине дня. Получилось немало, но вполне по силам. Вечером тренировка, рукопашный бой, а это Игорь очень любил. Настроение поднялось.

Зазвонил телефон. Игорь снял тяжёлую, как у всех внутренних телефонов, трубку.

— К первому. Срочно, — коротко бросил дежурный.

Денис Александрович смотрел в окно. По двору быстро шёл, едва не срываясь на бег, недавний выпускник его Школы Игорь Сидоров, с которым он только что имел обстоятельную беседу. Сзади подошёл Вадим Александров, опытный и проверенный опер, настолько свой, что ему можно было подходить вот так, неслышно и сзади.

— Может, без него слетаю? — тихо спросил он, встав рядом с шефом у окна, но не опираясь на подоконник, как тот.

— С ним, — твёрдо ответил Денис Александрович. — Растить надо кадры, Вадим, растить. В условиях, приближенных к боевым. Сложные времена.

— Там и боевые вполне могут быть.

— Могут, вполне. Ну не зря же учили. Первый в школе по рукопашному бою, стреляет из всех видов, орёл.

Вадим не удивился. Давно знал шефа, понимал, когда тот иронизирует. А когда иронизирует горько, как сейчас.

— Так ведь дурак же совсем, — ещё тише проговорил Вадим.

— Дурак, — глядя на удаляющуюся крепко сбитую фигуру, произнёс Денис Александрович. — Отец был умным, а этот — дурак. Но свой.

Глава 8. Ибрахим

В Берлине мало времени хорошего, правильного, когда солнце и не кутаешься в пиджак от ветра и прохлады. Люди из-за Урала, у которых получается сюда приехать, радуются, что тут очень тепло. И дожди их не пугают. Они говорят, что это — тёплые дожди, что настоящие дожди втыкаются в тебя холодными иглами, от них человек хочет долго умирать, закутавшись в одеяло, чтобы не слышать, как они бьют в крышу. И вода от этих дождей стекает по крыше, а иглы всё равно проходят насквозь и находят тёплую душу, чтобы выстудить её. Что лучше снег, чем те кристальные холодные дожди.

А берлинские дожди им по душе, этим северным людям, они ходят под ними без зонтиков и радуются, говорят, что им стало нравиться жить. И что здесь очень жаркое лето. Но некоторые потом начинают тосковать и уезжают обратно, а кто-то умирает, потому что очень тяжело жить, когда тебя долго держали в холоде и ты хотел уехать из него навсегда, а потом вдруг уезжаешь и понимаешь, что это был твой холод и лучше тебе не будет нигде.

А Ибрахим надел пиджак даже сегодня, когда за окном поднялось солнце. Это не то солнце, не стамбульское, в свете которого он вырос. Только под тем солнцем мужчинам можно выходить из дома в рубашке, сидеть в уличном кафе, пить кофе и курить крепкие сигареты одну за другой. Там воздух с подходом солнца к зениту становится горячим и плотным, клубы табачного дыма поднимаются от сидящих за столиками и долго висят над мостовыми между стенами домов в тесных улочках.

В улочке, где Ибрахим родился и вырос, весь день пахнет лепёшками гёзлеме, которые печёт в соседнем дворике Гюрай-ханым, двоюродная сестра отца Ибрахима. Её дочь Джайлан продаёт лепёшки туристам, которые бродят неподалёку по широким проспектам. Иногда они забредают и в улочку Ибрахима, поначалу идут медленно и громко смеются, а потом попадают в горячий запах гёзлеме, слышат, как переругиваются соседки в окна напротив, видят суровых мужчин в белых рубашках, которые пьют кофе за столиками в уличном кафе и курят сигареты с терпким запахом. Тогда туристы начинают говорить тише, идти быстрее, а потом вовсе замолкают и почти бегут. Мужчины улыбаются, а женщины начинают говорить громче, чтобы чужие люди уходили быстрее. Не место там для чужих, на этих улочках.

Ибрахим хотел туда. И уехал бы, если б она захотела, но пока она не хочет. Три года назад они побывали вдвоём там, в Стамбуле, было тепло, и Ибрахим в белой рубашке сидел в том самом кафе, где раньше сидел его отец, запускал терпкий дым, как это делали мужчины в его детстве. А она смотрела в окно, как смотрел когда-то на отца Ибрахим, и видела его, коренастого и седого.

В той маленькой квартире уже не было ни отца, ни матери. Джайлан, которая теперь сама печёт гёзлеме, иногда убирается там, протирает пыль. Она сердито говорит, что в городе много туристов и комнаты можно сдавать, но Ибрахим не будет сдавать своё детство людям, которые приезжают в город, чтобы познакомиться с ним, а сами боятся его настоящего, этих мостовых и качающихся в горячем солнечном свете запахов. Эти маленькие комнаты будут ждать Ибрахима и его женщину. И только их. Сколько будет надо. Они приедут сюда, когда София тоже захочет согреться по-настоящему. Когда больше не надо будет никого встречать и провожать. Когда люди по улицам будут идти не к ним, а мимо, куда-то по своим скорым делам случайных гостей древнего города.

Ибрахим вышел на балкон. Он всегда так делал, прежде чем выйти из дома. Стоял, медленно выкуривал сигарету, смотрел на город. Зелёные покатые крыши впереди, слева шумный перекрёсток, а справа тихая улочка. Из подъезда два выхода. На улицу и во двор. А есть ещё тайная дверь с кухни через шкаф в другую квартиру, из которой можно попасть в соседний подъезд. Эту вторую квартиру они для этого и купили, чтобы уходить в другой подъезд, если понадобится. Пока не было такой нужды.

А ещё в этой квартире София проводила особые встречи. Редко, очень редко. И предупреждала его о них в последний день. Это раздражало Ибрахима, он любил готовиться к такому обстоятельно, продумывать встречи и проводы — кого встретить у парадного уличного крыльца, а кого завести в неприметную дверь со двора, когда дать сигнал отключить на три минуты уличные камеры слежения в квартале — лучше во всём квартале, чтобы размыть след, — и за кем послать своих людей, посмотреть, чем недавние гости дышат. На всякий случай.

Но София смотрела, как он супит брови и недовольно пыхтит, поправляла очки и говорила:

— Ну как-то так, дорогой.

С насмешкой говорила, по-русски. Он уже давно хорошо понимал этот язык, но понять эту женщину мог не всегда. Верит она ему или нет? Почему всё важное у неё происходит неожиданно? И почему у неё вообще происходит неожиданное?

Сегодня будет две встречи. Одна в квартире, и одна «в шкафу».