Это было еще до того, как я перестала показывать ей свои тройки.

– Подумаешь, операция по удалению вросшего ногтя. Ну, Будиль, миленькая, было бы о чем ныть? Чик, и все готово. Могу рассказать тебе, как нам подстригали ногти в Гранебу. Щипцы были такие большущие, что отрезали иногда кусочки пальцев.

Что бы ни случилось, мамин опыт всегда был ужаснее.

Да, вот такой была моя мама. И хотя прошло столько лет, мне все равно трудно обвинять ее. Даже наедине с собой. Мне так хочется приукрасить картину, отобрать несколько хороших воспоминаний и разместить их поверх всего остального, но плохих воспоминаний несоизмеримо больше. Для того, чтобы разобраться в своей жизни, мне нужны подлинные кусочки пазла, а не искаженные, которые сойдут разве что для утешения и примирения. Оправдывать ее поведение мне не нужно. Правда заключается в том, что мама думала прежде всего о себе, пренебрегая потребностями других. Когда знаешь, чем все это закончилось, вопрос «почему» уже не столь важен.

Я хочу успеть узнать саму себя, найти свой стержень и понять, кто я на самом деле, без оглядки на обстоятельства. И по возможности успеть рассказать об этом Виктории. Я в долгу перед ней. А перед родителями у меня нет обязательств. Я никогда не просила их произвести меня на свет.

Сняв бумагу с букета тюльпанов, я кладу его к двери подъезда.

Когда-то давно я много раз стояла на этом месте. И вот стою вновь. Закрыв глаза, представляю, будто войду сейчас внутрь, поднимусь по лестнице на второй этаж, моя рука помнит на ощупь ручку входной двери в квартиру. Я помню мебель, ковры на полу, обои и картины на стенах. Помню, с какой стороны от двери находится выключатель. Помню запах – у каждого дома он свой.

Мама, скорее всего, в спальне. Если папа уже вернулся с работы, он сидит за кухонным столом и заполняет лотерейный купон, или чинит что-нибудь, или приводит в порядок рыболовные снасти. А может, лежит на диване и читает очередную книгу о природе. Заметив меня, папа подносит указательный палец к губам. Значит, мама спит, и мы оба знаем: лучше ее не будить. Тихо прокравшись на кухню, я делаю себе бутерброд и наливаю стакан молока, потом ухожу в нашу с Дороти комнату, притворив за собой дверь.

Только сестры почему-то не видно. Пока мы росли, Дороти успела так много всего сделать, что я запомнила лишь ее состояние бурной активности. Обладая разными интересами и темпераментами, мы очень рано с ней разошлись.

Это был мой дом, семья моего детства.

Теперь они существуют только в моей памяти. И все-таки я стою на том же самом месте. Означает ли это, что я осталась прежней? А как же все пережитое с тех пор, все, отпечатавшееся в моей душе – что останется от человека, если отнять у него накопленный жизненный опыт? Всякий раз, когда жизнь обжигает нас, что-то отмирает, уступая место новому. Может быть, такие метаморфозы и составляют суть жизни? Едва уловимые мгновения смерти нанизаны словно жемчуг на нитку. Последнее мгновение, которое мне предстоит пережить, изменит меня вновь; возможно, на этот раз я растворюсь в небытии, но сама метаморфоза пугает меня не больше, чем все предыдущие.

Оставив дом позади, я направляюсь к метро и прощаюсь с районом, где прошло мое детство.

На часах – пять минут второго.

Я успею вернуться домой и отдохнуть пару часов, прежде чем пойти в ресторан.

Пусть не высший балл, но, по крайней мере, зачет. Турбьёрн хочет продолжать со мной работать. Признавшись ему, что я нервничала, не откажет ли мне в дальнейших консультациях, я впервые увидела, как он смеется. Смех я сочла за доверие, все-таки доктор держится уже не столь формально. Меня порадовало, что вопреки всему он считает, будто у меня есть чувство юмора.

Раз в неделю я сижу тут и сбрасываю один за другим слои своей ненастоящей кожи. После такой процедуры я предстаю не в самом выгодном свете, но, вероятно, открывающееся взору доктора интересно с точки зрения психологии. Честно говоря, я сама удивляюсь тому, что всплывает на поверхность и что раньше мне, очевидно, удавалось затолкать вглубь. Турбьёрн действует наподобие эхолота. Уловив сигнал, он опускает трал, и уже ничто не ускользнет из его сетей. Вместо того, чтобы мучиться оттого, как меня выводят из равновесия, я стала с нетерпением ждать наших бесед.

Турбьёрн на моей стороне – приятно осознавать: меня готовы выслушать. Он обладает способностью задавать вопросы именно в тот момент, когда я нахожу новые ответы. Я поняла, как много успела скопить всего к своим тридцати годам. Но пока я была поглощена выбором единственно правильных решений из всех возможных альтернатив, жизнь шла вперед. А ведь выбор требует времени. В какой момент можно быть уверенной, что ракушку с самой красивой жемчужиной ты уже открыла?

Турбьёрн слушает меня молча. Я привыкла к его выжидающему молчанию, оно уже не заставляет мое сердце биться быстрее. Самое тяжелое – впереди. Ведь мне предстоит в одиночестве обследовать то, что находится за распахнутыми нами дверьми.

Сделав глубокий вдох, бросаюсь во все тяжкие.

– Я много размышляла о нашем последнем разговоре. Или, вернее, о теме, на которой забуксовал мой прошлый монолог. О страхе не справиться с поставленными задачами.

Турбьёрн благосклонно кивает.

– Я думаю, мое желание довести любое задание на работе до состояния совершенства на самом деле свидетельствует о другом.

Правда всплыла среди ночной темноты. Нежеланная и грустная, и признавать ее мучительно. Одновременно я осознала, что именно в приемной Турбьёрна я должна переступать через свои внутренние пороги.

– Я попыталась представить себе, что не смогу больше ходить на работу, и поняла, как мне было бы одиноко. Такое чувство, будто работа стала для меня единственной реальной средой. – Опустив глаза, ковыряю ноготь большого пальца. – Быть образцом совершенства – это мой способ обеспечить себе право на сопричастность.

– А как же друзья?

– Да, конечно, у меня есть друзья. Но у них своих дел полно. Живут парами, некоторые завели детей. Признаться, у меня осталась только одна подружка, у которой еще нет пары и, откровенно говоря, это единственное, что нас объединяет. В основном мы сидим и изливаем желчь, жалуясь друг другу на то, как нам не удается устроить личную жизнь.

– Не удается выстроить отношения, или вы имеете в виду что-то кратковременное?

Вопрос вызывает у меня легкое смущение. Все-таки он – мужчина. Но, с другой стороны, ему явно приходилось выслушивать куда худшие признания, чем нормальное желание изредка с кем-нибудь переспать.

– И то и другое, если быть совсем честной. А с вами надо быть честной.

Мы чуть заметно улыбаемся друг другу.

– А что вы делаете для того, чтобы устроить личную жизнь?

– Сейчас ничего не делаю. Цеплять парней в ресторанах я не успеваю. Зарегистрировалась как-то на одном из сайтов знакомств и встретилась с несколькими оттуда, но… Нет, это не для меня. Было такое ощущение, будто я выставляю себя на продажу на «Авито».