Серега мог пойти на крайние меры — поделиться бедой со своими сибирскими друзьями-бандитами, коих в Москве хватало за глаза (одно только казино «Москва» на трех вокзалах, которое держали «солнцевские», чего стоило!). У Жоры также имелись люди, не страдавшие милосердием и неудержимым стремлением к добру, и встреча подобных граждан не сулила ничего хорошего. Оставалось надеяться, что пока не обнаружены наши тела, никто не перешагнет черту, после которой никакие слова уже не будут иметь значения.

Вторая половинка мозга была отдана Майе. Лежа на каменном полу у самого выхода из пещеры, я смотрел на звезды, которых было так много, что казалось, это небо совсем из другого мира, и думал о девушке с зелеными глазами. Я видел красивое, возмущенное моим молчанием лицо, слышал справедливые упреки и мог лишь мысленно передать, что у меня все хорошо: нет воды, еды, нахожусь, черт знает где, неизвестно, что ждет нас завтра, но я жив и намерен выбраться из идиотской ситуации, в которую попал по собственной инициативе. Ну, пришлось бы посетить еще одно село, дом, свадьбу и что? Не умер бы и уж точно не лежал бы на полу пещеры, где вполне возможно, лежали наши пращуры, отдыхая после охоты на какого-нибудь динозавра.

Мысли путались, скача от Сереги к Майе, от Майи к Аслану, от Аслана, который наверняка решил, что я передумал, к Давиду, чье сопение напомнило о Жоре. Я не понимал, как он мог доверить такое дело неопытному пацану и не собирался искать причины подобной глупости. Лишь одно представлялось четким и решенным — если выберусь, ноги моей тут не будет…

Проснулся я от пробравшего до костей холода. Серый влажный туман втекал в пещеру через посветлевший проем. Одежда казалась мокрой и тяжелой, и я мысленно похвалил себя, что не снял пояс, под которым только и сохранилось тепло. Поднявшись на ноги, что оказалось делом непростым, я прошелся, размахивая руками во все стороны, чтобы хоть как-то заставить заледеневшую кровь двигаться по замерзшим венам. Не сказать, что движения мои были легки и воздушны — думаю, в тот момент я напоминал пытающегося ходить на двух ногах бегемота.

Оказавшись возле одного из темных пятен, что заинтересовали еще вчера, я понял, что никакие это не проходы, а всего лишь темные от сочащейся откуда-то воды стены. Первая мысль собрать ее была на грани фантастики — вода даже не сочилась, а выступала из пор щербатой породы камня, и собрать ее не было никакой возможности. Припадать губами к стене тоже не хотелось — неизвестно, откуда эта вода и что в ней, так что разумнее было потерпеть до более традиционных источников, типа родник или ручей.

Вернувшись к выходу из пещеры, я посмотрел на свернувшегося калачиком Давида и негромко произнес:

— Рота подъем!

Дернувшись во сне, Давид потер нос, сворачиваясь в форму зародыша и, не открывая глаз, спросил:

— Ма, который час?

— Во-первых, я тебе не ма, — сказал я, поднимаясь на ноги, — во-вторых, нечего разлеживаться! Вставай, надо идти.

Давид открыл глаза и посмотрел на меня с такой тоской, что мне стало жаль его. Парень явно выдохся, и даже сон не пошел ему на пользу, но выбора не было.

— Давай, дружок, соберись, — я подумал, что сейчас не стоит его гнобить, как бы совсем не расклеился.

— Куда? — безрадостно спросил Давид, но оторвался от каменного пола, вяло потирая руками замерзшие части тела, — мы даже не знаем…, и туман этот…. Может, подождем еще немного?

— Чего? — Нытье был сейчас совсем ни к чему. — В этой пещере нас точно найдут не скоро, если вообще найдут! Туман уже почти рассеялся, так что не фиг!

Он не ответил, с трудом двигая окоченевшими за ночь ногами. Пришедшая в мою плохо соображающую голову мысль была неожиданной и, как показалось, здравой.

— У тебя осталась чача? — Спросил я, глядя, как он пытается устоять на колющих от онемения ногах.

Вместо ответа Давид протянул мне пакет с пластиковой бутылкой, в которой плескалась половина кавказского самогона. Открутив пробку, я сделал маленький глоток. Вкус был паршивый, а крепость напитка обожгла горло, выдавливая из глаз крокодильи слезы. Через пару секунд легкое тепло заструилось по венам, и, отпив еще немного, я вернул бутылку с ужасом смотревшему на меня Давиду.

— Пей!

— Не хочу, — ответил он, не в силах скрыть гримасу отвращения, — не могу…

— А ты смоги. Просто сделай пару глотков.

Давид посмотрел на меня, зачем-то заглянул в горлышко бутыли и, закрыв глаза, отхлебнул. Что-то пошло не так — он закашлял, шумно задышал, заходил по пещере, сжимая бутыль в руке. Я ждал. Прошла минута или чуть больше, пока он не пришел в себя, но результат того стоил. В глазах юнца уже не было отчаяния безысходности, теперь они блестели и неважно от чачи или злости. Главное достигнуто — нытик исчез.

— Хорошо, больше не надо, — я протянул ему пробку и добавил, стараясь шуткой придать ему больше оптимизма, — не хватало еще тебя пьяного по горам тащить.

Шутка не удалась — Давид недобро посмотрел на меня, но ничего не ответил. Закрутив пробку, он убрал бутыль в пакет и посмотрел на мою сумку. Поняв его взгляд, я взял бутылку и, убрав ее в сумку, сказал:

— Все, пошли.

Бросил последний взгляд на приютившую нас пещеру и вышел в свежий, пробирающий до костей туман…

Туман опустился ниже, открывая вид на горы и едва заметную тропку вниз. Взбираться наверх не имело смысла — тропа, по которой мы шли вчера, закончилась у скалы, обойти которую вряд ли удалось бы и при свете дня, и решение виделось только в одном — спуститься в низины, надеясь, что там повезет больше.

— Куда? — спросил Давид, глядя на меня, как, наверное, поляки смотрели на Сусанина.

— Пойдем вниз.

— Вниз? — Давид стоял у обрыва, пытаясь что-то разглядеть в медленно отступающем тумане.

Вместо ответа я подошел к самому краю и, ухватившись за торчащий из земли толстый корень растущего тут повсюду кустарника, полез вниз. За прошедшие сутки я так свыкся с поясом из денег, пакета и скотча, что сейчас он почти не мешал, благо спуск оказался не таким крутым, как это казалось поначалу. Внизу, метрах в пяти, виднелась относительно ровная площадка, и если подобраться поближе…

Додумать не успел — корень, за который я держался, неожиданно оторвался, и медленный спуск превратился в быстрое скольжение по камням, закончившись очередным падением. От ушибов позвоночник спас денежный пояс, от унижения увиденная в разрывах тумана часть