зеленой ложбинки и сверкнувшая на мгновенье лента небольшой речушки.

— Ден! — Донесся голос Давида. — Ты как?!

— Нормально! — крикнул я, вставая на ноги. — Слезай! Только аккуратно!

Через пару минут он уже стоял рядом, с надеждой разглядывая видневшиеся далеко внизу зеленые поля. Я указал на проход между валунами:

— Здесь пойдем. Только…, — недоговорив, снял брючный ремень и, посмотрев на Давида, сказал, — снимай ремень.

Не говоря ни слова, он повторил мои движения и протянул мне свой ремень. Я соединил их и проверил на крепость, дернув изо всех сил — вряд ли моих усилий было достаточно, но выбора не было. Мы подошли к валунам. Проход вниз, как я и предполагал, был почти отвесным. Намотав на руку один конец ремня, я протянул Давиду второй и сказал:

— Ты первый, я подстрахую.

Он также намотал на руку ремень и полез между огромными камнями с острыми, словно срубленными топором сторонами. Он спускался лицом к камням, я прилег на живот и держал ремень, молясь, чтобы хватило длины, не разорвались ремни и вообще. Может, молитва помогла, а может, просто закончилась черная полоса, но Давид отпустил ремень и крикнул, стоя на одном из сваленных оползнем валунов:

— Ден! Спускайся! Тут дорога!

Упираясь и хватаясь за все, что можно, я сбросил ему ремень и полез вниз. Это оказалось легче, чем казалось — у страха, как известно, глаза велики. Через несколько секунд я стоял рядом с Давидом, который вытянул палец, указывая на что-то похожее на узкую дорогу. До нее было метров пятнадцать, но спуск здесь был не таким крутым, и минут через пять мы уже стояли на горном проселке, по которому не проехал бы даже вездеход. Дорога, если можно так назвать, была завалена осыпавшимися камнями разных размеров, хотя пешком по ней вполне можно было идти. Ниже дорога скрывалась за поворотом, но это было неважно — я уже начал привыкать к тому, что здесь вообще не может быть ничего прямого и безопасного. Дойдем до поворота, там и решим!

Спуск по дороге занял больше двух часов. За это время мы успели сделать по глотку вонючей чачи, перекурить и поговорить о том, что ждет нас во Владике и не только. Давид не скрывал своего страха, искренне считая себя виновным в наших приключениях, а я вновь подумал, что Тамаз был неправ — никакой он не дурачок. Просто неопытный юнец, которого за прошедшие сутки жизнь многому научила, что было понятно по изменившемуся тону и словам…

Передохнув после утомительного спуска, мы пошли по такому же проселку, отличавшемуся от горной дороги лишь тем, что на ней не было сваленных в кучи камней и виднелись следы жизнедеятельности каких-то животных.

— Ден, — Давид посмотрел на меня, словно собираясь с духом, — что Жоре скажем?

— Скажем, как было, — ответил я, думая о том, как бы уже не было поздно что-то говорить.

— Он убьет меня! — уныло проговорил мой спутник.

— Ну, от этого еще никто не умирал!

Я подмигнул ему. Сегодня он уже не казался мне спесивым юнцом и, если в Москве еще не поубивали друг друга, про себя я уже решил, что не дам его в обиду. Все ошибаются, особенно в юности — если убивать за каждую глупость или, как в случае с Давидом, непродуманности, на земле уже давно жили бы только животные.

— Все из-за этого Сосо…, — затянул Давид, но был перебит мною сразу.

— Не надо искать виноватого. Ты тоже накосячил. Зачем было брать свадебную машину, зная, что она поедет куда-то в жопу мира, а не в город? Не мог остановить машину и заплатить, чтобы довезли тебя до аэропорта?

— Я думал…, так безопасней.

— Думал он, — проворчал я, стараясь не дать раздражению овладеть мною, — надо было приехать в порт, где мы взяли бы такси и спокойно доехали бы до Владика. Ясно?

— Ясно, — совсем упавшим голосом ответил Давид.

— Ладно, я тоже виноват, что настоял на походе в горы. Нужно было идти по дороге, пока не дошли бы до развилки, о которой говорил Тамаз.

— Ден…, — он посмотрел на меня, словно в нерешительности, — а откуда там развилка? Мы же в горах были, там ничего такого не бывает.

— Ну, где-то не бывает, а где-то, наверно, есть, — бросил я, подумав, что парень не так уж и неправ, — может, там была какая-нибудь дорога в горы? В село или еще куда?

— Мы же из Беслана ехали по этой дороге, — упрямо продолжал Давид, — как заехали на серпантин, я не видел никакой развилки.

Я попытался вспомнить вчерашний путь из аэропорта, но понял, что это бесполезно — в голове мелькали картинки из нашего пешего путешествия, все остальное, включая самолет, казалось чем-то из далекого прошлого.

— Не парься. Все равно уже не узнаем, была там развилка или нет. Главное, добраться до города. Кстати, а где рубли?

— У мамы, — ответил Давид, и у меня чуть отлегло от сердца.

— Ну, если у мамы, это уже неплохо, — я сильно хлопнул его по плечу, — не вешай нос! Мы живы, нас не ограбили, остальное мелочи! А Жоре я скажу, чтоб не ругал тебя сильно. Обещаю!

Давид с благодарностью посмотрел на меня.

— Спасибо, Ден! Жора очень строгий. Его даже мама слушается!

— А отец? — Легкомысленно спросил я, не подумав.

— Отца уже два года как похоронили. Как в Чечне война началась, он пропал, — помолчав, он продолжил, — а потом кто-то привез его тело.

— Кто привез?

— Не знаю. Какие-то военные, — негромко произнес Давид и замолчал. Видимо, боль утраты еще была сильна.

— Прости, я не знал. И Жора ничего не рассказывал.

— Он вообще не любит об этом говорить, — признался юноша. — Жора очень его любил. Даже в Чечню поехал, чтобы узнать, кто это сделал.

— Узнал?

— Нет. Его самого там чуть не застрелили. Думали, чеченец.

Оказывается, Жора тот еще умелец держать язык за зубами. Знаю многих, кто и о меньшем рассказывал так, словно подвиг совершил, а этот даже не заикнулся, хотя мы вполне могли считаться если не друзьями, то приятелями.

— Ясно.

Осенившая меня мысль была не то чтобы сильно оригинальной, но я раскрыл сумку и достал бутыль, в которой чачи осталось на четверть или даже меньше. Открутив пробку, я посмотрел на Давида:

— За твоего отца!

Остановившись, я сделал пару глотков. Она уже не казалась такой противной, хотя может просто привык. Передал бутыль Давиду, он посмотрел мне в глаза, и сказал:

— За папу!

Глотнул, поморщился и вернул ее мне. Сзади послышался какой-то шум. Я обернулся и