Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И когда друг друга проклинали
В страсти, раскаленной добела,
Оба мы еще не понимали,
Как земля для двух людей мала,
И, что память яростная мучит,
Пытка сильных – огненный недуг! —
И в ночи бездонной сердце учит
Спрашивать: о, где ушедший друг?
А когда, сквозь волны фимиама,
Хор гремит, ликуя и грозя,
Смотрят в душу строго и упрямо
Те же неизбежные глаза.
Когда Гумилев вернулся в Париж, то возобновил переписку с Анной. Она же находилась в сильном душевном смятении. Ее влюбленность во Владимира Голенищева-Кутузова не проходила, но очевидно, что и влюбленность Гумилева ей льстила и терять его не хотелось. Со стороны она производит впечатление человека, ушедшего в себя. Ее подруга гимназистка Валя Беер писала в своих воспоминаниях об одном моменте киевской весны, когда она оказалась около храма Св. Софии.
«Запах распускающихся листьев, золотые звезды, загорающиеся на высоком чистом небе, и эти медные торжественные звуки – все это создает такое настроение, что хочется отойти от обыденного.
В церкви полумрак. Народу мало. Усердно кладут земные поклоны старушки-богомолки, истово крестятся и шепчут молитвы. Налево, в темном приделе вырисовывается знакомый своеобразный профиль. Это Аня Горенко. Она стоит неподвижно, тонкая, стройная, напряженная. Взгляд сосредоточенно устремлен вперед. Она никого не видит, не слышит. Кажется, что она не дышит».
А жизнь между тем текла своим чередом… Петербург 1909 года запомнился одной легендарной мистификацией, когда Волошин из Елизаветы Дмитриевой сделал таинственную поэтессу Черубину де Габриак, которая свела с ума всю читающую Россию. Елизавета Дмитриева была знакома с Гумилевым еще раньше, но вот они снова встретились, и между ними возникло сильное притяжение.
До Ахматовой не могли не дойти слухи об увлечении Гумилева. И вот он приехал в Киев для решительного объяснения. Анна ответила согласием, была назначена свадьба. Правда, накануне полетело письмо Валерии Срезневской-Тюльпановой: «Птица моя, – сейчас еду в Киев. Молитесь обо мне. Хуже не бывает. Смерти хочу. Вы все знаете, единственная, ненаглядная, любимая, нежная. Воля моя, если бы я умела плакать. Аня».
Наверное, и сам Гумилев чувствовал зыбкость своих позиций… Для нее это было спасением от рутинности жизни, а для него? Возвращение к старым клятвам и подтверждение тезиса, что старая любовь не ржавеет? Он ведь всегда был немного рыцарем. А рыцари осаждают крепости до тех пор, пока они не падут…
Гумилев признавал чары Киева как колдовского города, раз его жена – оттуда. По преданию, Лысая гора была в Киеве, да и сам город был овеян легендами о ведьмах и колдунах.
Из логова змиева,
Из города Киева,
Я взял не жену, а колдунью.
А думал забавницу,
Гадал – своенравницу,
Веселую птицу-певунью.
Покликаешь – морщится,
Обнимешь – топорщится,
А выйдет луна – затомится,
И смотрит, и стонет,
Как будто хоронит
Кого-то, – и хочет топиться.
Твержу ей: крещеному,
С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В Днепровские омуты,
На грешную Лысую гору.
Молчит – только ежится,
И все ей неможется,
Мне жалко ее, виноватую,
Как птицу подбитую,
Березу подрытую
Над пропастью, Богом заклятою.
Мужская жалость – чувство более крепкое, чем женское сострадание. Так, обеты данные однажды, превращаются в нерушимые клятвы.
Он считал ее колдуньей, раз не в силах был освободиться от чар своей любви, несмотря на других женщин. И вся последующая жизнь только подтвердит это…
Позже Ахматова скажет о Гумилеве, что кружил вокруг нее коршуном. Почему коршуном? Разве она жертва? И похож ли робкий (в то время) Гумилев на стервятника? Откуда такой не очень-то симпатичный образ? Или это разыгралось поэтическое воображение?
25 апреля 1910 года Н.С. Гумилев и А.А. Горенко обвенчались в Николаевской церкви села Никольская слободка в Черниговской губернии Николай Марликийский считался святым покровителем Николая Степановича.
Тебе, подруга, эту песнь отдам,
Я веровал всегда твоим стопам,
Когда вела ты, нежа и карая,
Ты знала все, ты знала, что и нам
Блеснет сиянье розового рая.
В качестве свадебного подарка Гумилев подарил Анне путешествие в Париж. Возможно, Гумилеву хотелось показать жене Париж, каким он его уже знал… ведь для нее – это первое заграничное путешествие.
Как после вспоминала Ахматова: «Прокладка новых бульваров по живому телу Парижа (которую описал Золя) была еще не совсем закончена (бульвар Raspail). Вернер, друг Эдисона, показал мне в Taverne de Pantheon два стола и сказал: «А это ваши социал-демократы, тут – большевики, а там – меньшевики». Женщины с переменным успехом пытались носить то штаны (jupes-culottes), то почти пеленали ноги (jupes-entravees). Стихи были в полном запустении, и их покупали только из-за виньеток более или менее известных художников. Я уже тогда понимала, что парижская живопись съела французскую поэзию».
В первый же приезд Гумилева в Париж состоялась встреча Ахматовой и художника Амадео Модильяни, с которым позже у нее будет роман.
В июне они вернулись в Царское Село, а затем переехали в Петербург.
В этот период Ахматовой написан небольшой цикл стихотворений со странным и говорящим названием «Обман». Цикл посвящался не Гумилеву, что было бы понятно и объяснимо, а киевской кузине Змунчилле, наверняка бывшей в курсе любовных страданий Ахматовой.
Синий вечер. Ветры кротко стихли,
Яркий свет зовет меня домой.
Я гадаю: кто там? – не жених ли,
Не жених ли это мой?..
На террасе силуэт знакомый,
Еле слышен тихий разговор.
О, такой пленительной истомы
Я не знала до сих пор.
Анна – уже жена, но в стихах возникает образ «жениха». Кого она называла так? Не того ли, кого была не в силах до сих пор забыть… Владимира Голенищева-Кутузова?
У Гумилева есть чувство, что жена ведет с ним вечный поединок, и эта его «колдунья из логова змиева» похищает его душевный покой и вводит в расстройство.
«Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;
«Я узнал, узнал, что такое страх,