связывает ее с отцом. Играть она так и не научилась, зато научилась слушать. Даже не слушать – вслушиваться. Казалось, где-то там, в сложном переплетении гармоний, в нервном тремоло альтов, в грозной дроби литавр кроется ключ, который поможет понять, почему отец ее покинул.

Она не пропускала ни одного концерта, где исполнялись его любимые композиторы – Малер, Брукнер, Бетховен. По рассказам мамы, отец был совершенно без ума от Бетховена. В доме постоянно звучала музыка, и во избежание нервного срыва маме приходилось затыкать уши.

Мама с поролоновыми пробочками в ушах – пожалуй, единственное сохранившееся в памяти Гейл воспоминание об отце. Хотя, может быть, и это она вообразила. Но когда разбирала вещи умершей матери и наткнулась на коробочку, в которой сохранилось несколько таких грушевидных ярко-желтых затычек, сразу представила картину: отец слушает музыку, а мама затыкает уши.

Прошло шестьдесят лет, а она продолжала слушать. Конечно же, отца она давно перестала искать, но любовь к музыке осталась. Раньше они с Робертом покупали филармонические абонементы, ходили каждый месяц, но и это позади.

Кстати, Роберт недолюбливает Бетховена – этот композитор кажется ему чересчур эмоциональным. Как-то он даже употребил слово “нестабильный”. Бетховен нестабилен. Гейл всегда внутренне улыбалась, пыталась понять, что именно выводит мужа из равновесия. И однажды он определил причину раздражения: “немотивированная ярость”. И объяснил: как будто шел-шел Бетховен по улице, а ему на голову из окна набросили одеяло, и он тычет кулаками во все стороны без всякого смысла. Малер – другое дело. Малера он принимал безоговорочно.

Они уже давно не говорили о музыке, но на днях Гейл заметила, что Роберт слушает трансляцию из Нью-Йорка, а рука на колене непроизвольно движется, как будто дирижирует. Как будто помнит, как будто предугадывает каждую следующую модуляцию. Да не “как будто” – наверняка в самом деле помнит, иногда ни с того ни с сего повторяет наизусть полный текст романса или еще того чище – латинские строки “Реквиема”. Dies irae, dies illa solvet saeclum in favilla… В такие минуты у Гейл появлялась надежда – как ни ужасна болезнь, она не в силах полностью разрушить миллиарды нейронных цепочек врожденного и десятилетиями оттачиваемого интеллекта.

Затормозила у светофора, и машину слегка занесло, с характерным скрипом сработала антиблокировочная система тормозов. Температура минусовая, а на дорогах слякоть. Слишком много соли и слишком мало снегоуборочных машин. На виллах вдоль дороги еще не сняли рождественские гирлянды. Перед одной из вилл две пары санок. На вопрос, кому по душе такая волчья зима, ответ очевиден: детям.

Встреча родственников назначена в здании методистской церкви в Ньютоне. Почему – непонятно. Возможно, кто-то из организаторов – почетный член общины. Или зал предоставили бесплатно, в порядке благотворительности. Пару дней назад она на всякий случай позвонила и получила благожелательный ответ: никакой записи, просто приходите.

Расчет времени оказался довольно точным, правда, небольшая пробка на въезде отняла минут пять. Все равно времени купить продукты хватит. Как всегда в последнее время, вошла в супермаркет, настороженно оглядываясь, – ей вовсе не хотелось встретить кого-то из знакомых и выслушивать вопросы: ну как там Роберт? Что-то его давно не видно, не заболел ли?

Но опасения оказались напрасными, у людей полно своих забот. И поговорить есть о чем – погода, очередные выборы, почему дети долго не звонят.

На покупки ушло десять минут, хотя Гейл с удовольствием задержалась бы, она любила ходить по магазинам: цель ясна, средства тоже, можно ни о чем другом не думать. Разве что мысленно планировать рецепт или прочитать рекламу на новых продуктах.

Поставила пакеты в багажник. Сетку с чудесными зрелыми авокадо пристроила рядом на сиденье, чтобы не помялись. Опустила солнцезащитный козырек и глянула в зеркало, полюбовалась жемчужными сережками – подарок Роберта на тридцатилетие свадьбы. Ничего особенного, но она их очень любила.

Повернула ключ, и вновь из двенадцати динамиков полилась Вторая Малера. Симфония Воскресения.

Парковка перед церковью почти пуста – восемь или девять машин. Гейл посмотрела на часы – есть еще несколько минут, можно дослушать непрерывное вальсирующее движение третьей части, заканчивающееся хриплым, чуть ли не предсмертным ударом гонга. Что за музыка… Она каждый раз с трудом удерживала слезы скорби и восхищения.

Вышла из машины, несколько раз глубоко вдохнула. Церковь, как и большинство евангельских церквей, была не слишком похожа на церковь. Здесь могли бы устроить школу или, скажем, фитнес-зал. На двери объявление.

ДЕМЕНЦИЯ И АЛЬЦГЕЙМЕР,

ГРУППА ПОДДЕРЖКИ

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

ЗАЛ СОБРАНИЙ

В коридоре со штабелями стульев вдоль стен и бесконечными пробковыми досками для объявлений пахло моющим средством для пола – вербена и лимон.

Она открыла дверь ровно в шесть – опоздать еще хуже, чем прийти слишком рано. Остановилась на пороге и сосчитала участников. Семь человек. Стулья поставлены в кружок.

Руководитель с типичными повадками психотерапевта приветливо махнул ей рукой, улыбнулся и показал на свободное место.

– Вовремя. Мы как раз начинаем.

Она тоже, хоть и не без труда, изобразила улыбку. Стиснула в кулаке тонкий ремешок от сумочки “Фенди”, прижала к животу и села, не снимая пальто. Прошло несколько минут, прежде чем Гейл немного успокоилась и опустила сумку на колени.

* * *

– Что-то не так… – сказал Адам. – Что-то не сходится.

– Что именно? – спросила Селия по другую сторону океана.

Похожа на ангела. Белый халат, светлые волосы, белая кожа. Может, что-то с освещением или веб-камера такая. Адам вообще не мог вспомнить случая, когда он видел Селию накрашенной. Даже на ужинах со спонсорами. У нее свой стиль, сказал про нее кто-то, но можно ли вообще назвать это стилем? Если и можно, то стиль выбран удачно: чтобы его придерживаться, не требуется никаких усилий. Сразу видно – она не из тех, кто с утра настраивается хоть кого-нибудь да соблазнить. Тоненькая, женственная, а стальной стержень заметен сразу. Одевается, будто хочет подчеркнуть: мода меня не интересует. И взгляд прямой, открытый, точно видит тебя насквозь и пытается примириться с тем, что увидела. Адам много раз пытался выработать такой взгляд, но успеха не достиг.

Короче говоря, красивая девушка. Выглядит совсем юной – наверное, в любом пабе приходится предъявлять удостоверение. Но Адам случайно узнал – его ровесница. Тридцать три.

– Четыре раза.

– Что четыре раза?

– Я прогнал данные по четырем моделям, результаты не сходятся. Различия не такие большие, как вы пишете в статье. Особенно если сравнить с первой серией.

– С какой группой ты работал?

– Сентябрьские.

– Там, если не ошибаюсь, только