благотворителей, так и на распорядителей грантов по должности. Как-то Дэвид вынужден был отозвать уже опубликованную статью, пришлось писать в редакцию покаянное письмо: мол, легшие в основу публикации данные не подтверждены (не имеют стопроцентной статистической достоверности, было написано в письме). Короче и понятнее: Институт Гассера нарушил правила игры в дартс. Метнули дротик и нарисовали вокруг него мишень. Скандал замяли, все ушло в песок – Дэвид, как угорь, мастерски ускользал из любых подобных переделок. Селия может говорить все что угодно насчет здоровой сердцевины у Дэвида Мерино – а именно так она и выразилась, – но верить ему нельзя. Впрочем, как и ее шефу, Эндрю Нгуену. В этом пилотном проекте никому не удавалось сохранить ясную голову. Первые сенсационные результаты испытаний Re-cognize превратили ученых в банду золотоискателей.

Точно, вот так эта болезнь и называется: золотая лихорадка. Научную трезвость сохранить почти невозможно, мало кто в состоянии устоять.

Дэвид… Адам, как и Селия, старался разглядеть в Дэвиде Мерино здоровую сердцевину. Никакого труда это не составляло, он действительно производил прекрасное впечатление. И надо признать: Дэвид всегда готов грудью встать на защиту сотрудника. Но при одном условии: ты должен быть стопроцентно лоялен. Его обаяние, юмор, находчивые реплики – противостоять если не невозможно, то очень трудно. И главное, к Адаму-то он как раз относился прекрасно. Зачислил в лабораторию, даже не дождавшись конца интервью. И все бы хорошо, но Адама смущала витавшая вокруг Дэвида аура бесшабашности. У него то и дело возникало чувство, что Дэвид вполне способен перейти границы, и не только в отношении женщин и морали.

Но что да, то да – с помощью обаяния и умения убеждать Дэвид выбивал большие, серьезные гранты. Но тут-то и таилась ловушка: серьезные гранты подразумевают серьезные результаты. От результатов зависела вся его карьера. А если результатов нет, остаются два выхода: честный и… скажем так, не особенно. Но это как посмотреть. Адаму часто казалось, что если Дэвид убежден в результате исследования, то ему ничего не стоит умножить, скажем, экспериментальную выборку на два или на три. Мы же знаем, что эксперимент безупречен, а время подгоняет. Нельзя же сомневаться во всем.

Адам так и не мог разгадать Селию. Или она выросла в какой-то идеальной семье, или, наоборот, детство было таким чудовищно трудным, что несуетливый оптимизм выработался у нее в качестве защитного механизма.

Надо собраться с духом и спросить. Когда-нибудь все равно придется это сделать.

Ангел с дисплея исчез, телефон тоже молчит. От Матьё уже несколько дней ни одной эсэмэски. Адам бросался на каждый звоночек мобильника, но всегда это оказывался кто-то другой. Настоящая пытка. Они встречались в прошлое воскресенье, это было замечательно, хотя уверенности, что Матьё воспринял это точно так же, у Адама не было.

Нельзя же без конца посылать сообщения. Еще одно – и Матьё сразу поймет: он в отчаянии.

Уже четыре часа, а он еще ничего не сделал. Какие-то ерундовые, ничего не значащие дела толкутся в очереди за право откусить заметный кусок дня, не говоря уже о бесконечных видеоконференциях и совещаниях. У французов особый темп жизни. Они, по-видимому, так и не отделались от национального сибаритства – в утренние часы еле двигаются, потом настает очередь двух-, а то и трехчасового ланча, и никому даже в голову не приходит, что в это время полагается выполнять порученную работу. В Нью-Йорке работают с рассвета до заката, ланч – если повезет. Взамен люди могут себе позволить десятки двухминутных перерывов – пожевать, сделать пару упражнений или перекинуться словом-другим с коллегами.

Американский образ жизни переводу на другие языки не поддается.

Адам вздохнул. Еще только четыре. Открыл присланную Селией статью и начал вычитывать. Рано или поздно все равно придется позвонить Дэвиду и доложить – любой утаенный контакт с Гарвардом тот расценивал как предательство. И не только с Гарвардом – с какой угодно другой задействованной в проекте лабораторией. И кстати, не только Дэвид – Нгуен тоже не хотел ничем и ни с кем делиться.

– Скверные новости, Адам.

Адам вздрогнул и резко развернул стул. Сами.

– Почему?

– Одна из твоих мышей.

Густая, похожая на птичье гнездо шевелюра поблескивает в равнодушном свете жидкокристаллических ламп на потолке. Сами, пожалуй, самый талантливый в группе, но… не то чтобы необщительный, нет, так сказать нельзя, обсуждать с ним что-то – одно удовольствие. Но Сами терпеть не может пустую болтовню и без стеснения дает это понять.

– Что?

– Сдохла.

– Сдохла? Не может быть…

У Адама появилось ощущение, что на нем немилосердно стянули пояс. Уже немало мышей погибло, у них просто нет права еще на одну необъяснимую смерть. Экспериментальная часть проекта Re-cognize уже напоминает этический кошмар.

– Пневмония. – Сами отрицательно покачал головой, будто прочитал мысли Адама. – Бактериальная пневмония. Никакой катастрофы, но проблема в другом. В клетке были три мыши. Ветеринары хотят усыпить остальных двух.

– Но это же…

– Альтернатива – антибиотики.

– Но это же невозможно! Микроглия – важный элемент иммунитета. Антибиотики повлияют на результат.

– Знаю.

– И что будем делать?

Сами пожал плечами на ковбойский манер, но с заметным сочувствием:

– Это твои мыши.

Вид не менее грустный, чем принесенная им новость. Две застиранные футболки одна поверх другой, темные круги под глазами. Сами родился в крошечной сирийской деревне, родители погибли – в их машину заложили бомбу. Два брата и маленькая сестренка ухитрились бежать в Турцию на грузовике – спрятались в стоящем в кузове большом деревянном ящике. В лаборатории молчаливый и загадочный Сами воспринимался как чужак, но Адаму он очень нравился. У Сами было удивительное чутье, он безошибочно находил слабые места в эксперименте. К тому же он не очень свободно владел языком, что в глазах Адама было преимуществом: Сами говорил только самое необходимое, на ненужные детали просто не хватало словарного запаса.

– Возможно, эта история вообще никак не повлияет на результат.

– Возможно, – грустно согласился Адам. – Мы все равно обязаны указать, что применялись антибиотики. И ни один журнал… ты же сам понимаешь – кто примет работу с контаминированным экспериментом? Придется все переделывать.

– Да… придется.

– Где вообще она могла подхватить эту инфекцию? – Раздражение росло по мере осознания нелепости ситуации. Они и так давно превысили запланированный срок. Несколько месяцев опоздания.

– Кто-то снебрежничал. Другого объяснения нет.

– Черт бы подрал… три месяца коту под хвост.

– Так что сказать ветеринарам? – уже на пороге спросил Сами с таким видом, будто извинялся, что отнял столько времени.

Адам глубоко вздохнул.

– Пусть усыпляют.

Сами молча исчез, после чего Адам повел себя весьма необычно: вслух произнес несколько грубых, чисто американских ругательств. Дэвид Мерино такого