Ему повезло. Парикмахерская была закрыта на ремонт.

Потом он побродил немного и в десять часов явился в цех старичка из Кэмден-тауна, того, что делал лампочки. Они договорились по телефону. Старик нашарил в каком-то углу коробку из-под итальянских макарон, заклеенную широким зеленым скотчем, и сказал, что готов. Когда подошло такси, отказался положить коробку в багажник и всю дорогу держал ее на коленях. Коробка была огромная, хотя, очевидно, и весила мало, поэтому чудилось что-то нереальное в том, как легко старик вылез из такси и поднялся по немногим ступенькам, которые вели в мастерскую Джаспера Гвина.

Старик вошел и с минуту стоял неподвижно, не выпуская коробку из рук.

— Я уже был здесь.

— Вы любите старые мотоциклы?

— Никакого понятия о них не имею.

Они бережно открыли коробку и вынули восемнадцать «Катерин Медичи». Каждая лампочка была завернута в мягчайшую веленевую бумагу. Джаспер Гвин притащил стремянку, которую купил у индуса за углом, и отошел в сторону. Старик потратил безумно много времени, передвигая стремянку, поднимаясь и спускаясь, но в конце концов добился ожидаемого эффекта: восемнадцать «Катерин Медичи» были вкручены в восемнадцать патронов, которые свисали с потолка в строгом геометрическом порядке. Даже не включенные, они впечатляли.

— Вы их зажжете? — спросил Джаспер Гвин, закрыв окна ставнями.

— Да, так будет лучше, — ответил старик, словно, без должной сноровки надавив на кнопку выключателя, можно испортить все. Наверное, в его больном сознании мастера такая вероятность существовала.

Он подошел к стене и, не сводя глаз со своих лампочек, нажал на кнопку.

Какое-то время оба молчали.

— Разве я говорил, что хочу красные? — спросил растерянный Джаспер Гвин.

— Тихо.

Каким-то непостижимым для Джаспера Гвина образом лампочки, которые вспыхнули ярко-красным, превратив мастерскую в бордель, стали мало-помалу блекнуть, пока не приобрели окончательный оттенок между янтарным и лазурным: тональность нельзя было бы определить иначе как детскую.

Старик, довольный, что-то пробормотал.

— Невероятно, — сказал Джаспер Гвин. Он был искренне растроган.

Перед тем как уходить, он включил систему, установленную Дэвидом Барбером, и по огромной комнате заструился поток звуков: он явственно влек за собой, с изумительной неспешностью, груды опавшей листвы и окутанные туманом созвучия, тихие, как дыхание ребенка. Джаспер Гвин огляделся в последний раз. Все было готово.

— Это, конечно, не мое дело, но чем вы тут занимаетесь? — спросил старик.

— Работаю. Я переписчик.

Старик кивнул. От него не укрылось, что в комнате нет письменного стола, зато имеются в наличии кровать и два кресла. Но он понимал, что у каждого мастера своя, особая манера.

— Знавал я одного переписчика, — только и заметил он.

В суть проблемы углубляться не стали.

Они пообедали вместе в пабе через дорогу. Когда распрощались с полной достоинства теплотой, было без четверти три. Оставалось меньше часа до прихода Ребекки, и Джаспер Гвин приступил к исполнению плана, который загодя продумал в мельчайших деталях.

Он спустился в метро, по линии «Бейкерлоо» доехал до Черинг-Кросс, поднялся наверх и пару часов бродил по букинистам, искал, безуспешно, пособие по использованию чернил. По случаю купил биографию Ребекки Уэст и стащил, сунув в карман, антологию хайку восемнадцатого века. Около пяти зашел в кафе: понадобилось в туалет. За столиком, пока пил виски, листал антологию хайку и в который раз спрашивал себя, какую голову нужно иметь, чтобы домогаться красоты такого типа. Увидев, что уже шесть, вышел и отправился в расположенный по соседству небольшой супермаркет экологически чистых продуктов, где купил себе кое-что на ужин. Потом пошагал к ближайшей станции метро, но по дороге несколько задержался, посетив попавшуюся на пути прачечную: он давно лелеял мысль составить путеводитель по ста лучшим в Лондоне местам, где можно выстирать белье, и никогда не упускал случая пополнить свои знания. Домой пришел где-то двадцать минут восьмого. Принял душ, поставил диск Билли Холидей и приготовил ужин: разогрел на медленном огне пюре из чечевицы, похоронив его затем под толстым слоем тертого пармезана. Поев, не стал убирать посуду, а разлегся на диване с тремя книгами, которым собирался посвятить вечер. То были: роман Роберто Боланьо, полное собрание комиксов Карла Баркса о Дональде Даке и «Рассуждение о методе» Декарта. По меньшей мере две из этих трех книг изменили мир. Третья хотя бы отнеслась к нему с уважением. В четверть десятого зазвонил телефон. Обычно Джаспер Гвин не отвечал на звонки, но день был особенный.

— Алло?

— Алло, это я, Ребекка.

— Добрый вечер, Ребекка.

Прошел долгий миг тишины.

— Простите, если беспокою. Я только хотела сказать, что была сегодня там, в мастерской.

— Я в этом и не сомневался.

— А мне показалось, вдруг я перепутала день.

— Нет-нет, как раз сегодня.

— Вот и хорошо, теперь я могу спокойно ложиться спать.

— Определенно можете.

Снова тишина.

— Я ходила туда и сделала все, как вы велели.

— Очень хорошо. Вы ведь не погасили свет, правда?

— Нет, я оставила все как было.

— Превосходно. Тогда до завтра.

— Да.

— Доброй ночи, Ребекка.

— Доброй ночи. И простите за беспокойство.

Джаспер Гвин вернулся к чтению. Он остановился как раз на середине потрясающего комикса. Дональд Дак стал коммивояжером, и его отправили в самые дикие края Аляски. Он взбирался на горы и спускался к рекам, всюду таская с собой образец товара, который нужно было продать. Самое замечательное, что продавать он должен был концертные органы.

После Джаспер Гвин перешел к Декарту.

Но на следующий день он уже был на месте, когда Ребекка пришла.

Сидел на полу, прислонившись к стене. В мастерской струилась запись Дэвида Барбера. Медленная река.

Ребекка при виде его нерешительно улыбнулась. Джаспер Гвин кивнул ей в ответ. Он надел легкий пиджак и выбрал для такого случая кожаные ботинки, шнурованные, светло-коричневые. Строгая одежда. Рабочая.

Когда Ребекка начала раздеваться, он встал, прошел к окну, принялся поправлять ставни, более всего потому, что ему казалось некрасивым сидеть у стены и пялиться. Ребекка складывала одежду на кресло. Последней она сняла черную футболку. Под футболкой ничего не было. Ребекка присела на кровать. Кожа очень белая, у крестца татуировка.