время это исправить, — пыхтит Вран, вновь с трудом огромным её догоняя — и вновь застревая от неё в этих проклятых нескольких шагах. — А за тобой иду, потому что… жалко мне тебя, Бая. Не хочу, чтобы ты ошибку роковую совершила, за которую всю жизнь винить себя будешь. Если сгину здесь я, кому от этого лучше будет? Ни хозяева нового люта не увидят, ни племя твоё — часть рода своего нового, великого самого, может.

Бая внезапно замирает. Многое бы Вран сейчас отдал, чтобы в лицо ей заглянуть — но не позволяет она ему этого сделать, всё спиной к нему держится.

— В первый раз я такие речи самонадеянные слышу, — говорит она, и не ошибся Вран: дрожит её голос от смеха явно сдерживаемого. А смех — это уже хорошо. Успех. — Даже братца моего переплюнул, а он у меня за такой чушью в карман не полезет.

— Да я много кого переплюнуть могу, красавица, — заверяет Вран, очень удачно про это обращение вспоминая. — Это ты меня ещё толком не узнала. Все же выиграют только, если ты меня с собой возьмёшь, поворчат, может, на тебя — но потом поймут, какая ты умница. Этого ведь ты боишься? Что ругать тебя будут? Так ты скажи — привязался сумасшедший, вздохнуть не давал, вперёд не пускал, хвостом вторым снег подметал, что я сделать с ним могла?

— Вперёд не пускал? — переспрашивает Бая со всё теми же отголосками смеха в голосе. — Как же мне хвост мой вперёд пройти мешает?.. Впрочем, ладно, давай, попробуй. Потом и поговорим.

Понимает Вран, что подвох какой-то в её предложении есть — да что там, вполне определённый подвох, уже не раз им опробованный.

Но и отступать не хочет.

— Ну… — говорит он, резкий шаг вправо делая, — хвосты — они разные бывают… — Бая стремительно туда же перемещается — и опять спиной к нему оказывается, — …длинный, может, я хвост… — два быстрых шага влево, а потом вперёд — тот же результат, чутко Бая каждое его движение предугадывает, как мысли его читая, — …а, может, и вовсе волшебный…

— Волшебный хв…

Вран быстро руку вперёд выбрасывает — и за кусочек рукава её на мгновение хватает; неудачный у её рубахи покрой, словно для таких ухищрений созданный.

И только Вран думает, что удача на его стороне, как делает Бая движение резвое, проворное, для глаза неуловимое — и метко Врану прямо в лицо горсть снега прилетает. Ледяная, колкая.

Разжимает Вран от неожиданности пальцы, рукав отпускает, назад отшатывается — а Бая смеётся в голос, глядя, как он снег с лица стряхивает.

— Не сработало что-то волшебство твоё, — говорит она весело — так же весело, как и ночью прошлой.

И смех этот. Не думал Вран, что может так по смеху какому-то девичьему соскучиться — а почему-то от одного его звука на душе тепло становится.

— Ну, как сказать, — говорит он, холод с губ на землю сплёвывая — не будет он на этот раз перед Чомором за это извиняться, нет у него на это времени, Чомор понять должен. — Сработало, вообще-то. Я же теперь перед тобой стою.

Бая поднимает брови. Открывает было рот — и закрывает его, недоумевая.

— Это как посмотреть, — наконец говорит она.

— Уж не знаю, чем вы смотреть ещё умеете, красавица, — отвечает Вран, улыбаясь. — Но если глазам своим доверишься, это они тебе и скажут. Я же говорил — не разочарую я тебя.

— Зачем меня всё красавицей кличешь? — спрашивает Бая. — Узнал же ты уже имя моё, почему им не называешь?

— А тебе и так и так подходит, — отвечает Вран. — И так ты красивая, а когда смеяться начинаешь, и вовсе расцветаешь. Идёт тебе улыбка, Бая. И разговор с ней по-другому идёт. Давай так и дальше продолжать.

— Да уж, — говорит Бая. — Впервые такую похвалу в свою сторону слышу.

— Почему это? — выгибает бровь Вран. — Не приняты у вас любезности, что ли?

И замечает: Бая с дюжим любопытством на его бровь приподнятую смотрит.

— Не умеешь так? — спрашивает он. — Хочешь, научу? А ты меня за это…

Бая снова хохотать начинает.

Ну да, бровь научить вздёргивать за сопровождение в племя лютов — обмен, конечно, неравноценный, но попробовать стоило.

— Вижу, весело тебе со мной, — меняет подход Вран. — А с глупым или плохим человеком разве по-настоящему весело будет? Может, не замечают твоей улыбки, потому что улыбаешься ты мало со своими, Бая? Ты возьми меня с собой, я тебе каждый день смехом раскрашу, с утра до ночи смеяться будешь.

— Как будто правда с душой неупокоенной повелась, — говорит Бая, отсмеявшись. — Те же приёмы, то же зубов заговаривание. Ничего мне рассказать не хочешь, Вран из Сухолесья?

— Второй раз уже меня с нечисткой сравниваешь, — отвечает Вран. — Может, нравятся тебе просто нечистки?

— Может, и нравятся, — отвечает Бая вдруг. — В тех, кого вы нечистками кличете, ничего плохого на самом деле нет. Если ты к ним хорошо относишься, то и они вреда тебе никакого не причинят.

— В разных мирах мы с тобой как будто живём, красавица, — тянет Вран. — Впервые такие вещи о нечистках слышу… Впрочем, я для всего открыт — и для мира твоего особенного тоже. Возьми меня туда, а? Видишь же, уступчивый я, понятливый, никого не обижу, ни люта, ни нечистку. Даже когда тебя за нечистку принял, ни словом, ни делом тебе не навредил. Лесной я по духу…

— Коли лесным по духу был бы, то в лесу бы и родился, — качает головой Бая. — Природа всех безошибочно по своим местам распределяет, исключения редко бывают. Вот скажи мне, только честно, без прикрас и слов закрученных — зачем тебе это? Зачем к нам идти?

Строгой Бая снова становится, без всякого смеха в глаза ему смотрит. И чувствует Вран: да, сейчас лучше правду сказать, пусть не такую красивую, пусть не такую трогательную.

— С раннего детства моего вся деревня уверена была, что в лютого мне обращаться суждено. Долгая это история, несколько поверий у нас есть, и все я их собрал. Только оборотнем так и не стал. А хочется. Веришь, нет — просто хочется. Когда с младенчества тебе одно внушают, а потом всё рушится, разве можно такое своим местом назвать? Не… не любо мне со своими жить, не любо мёд пчелиный собирать, на праздниках дурацких вокруг костров прыгать, не любо всю свою жизнь Чомор знает на что тратить, когда знаю я, что есть другая жизнь совсем. Свободная. Сильная. Среди своих по духу, а не…

— Так