не исключая даже и срока льготы от рекрутчины, он передал на полную волю Буксгевдена, очевидно не умея справиться с делом, в котором мог к тому же нести ответственность, и, пожалуй, не угодить как-нибудь соотечественникам.

Через несколько дней, однако, именно 28-го февраля, бар. Спренгтпортен изменил свой взгляд на пользу объявления о царской милости в деле рекрутства, забыв, что он, если была правда в его словах гр. Румянцеву, уже распространял словесно, где мог, известия об этой льготе. Он нашел нужным послать министру приведенное письмо гр., Буксгевдена об издании новой прокламации, не приложив, однако, своего ответа.

«Что относится до рекрутства, — писал он, — то мера эта касается одной из самых старинных привилегий. Я думаю, что не следовало бы касаться её теперь, но отложить, как новое проявление милости, до времени собрания депутатов в Або, и предоставить их обсуждению. Я сделаю мои замечания словесно гр. Буксгевдену, которого ждем сегодня обратно из Тавастгуса».

Вероятно это объяснение не состоялось. 28-го главнокомандующий не возвратился еще в Гельсингфорс, а 1-го марта из Тавастгуса он жаловался гр. Румянцеву на медленность Спренгтпортена в изготовлении «деклараций» и слагал с себя всякую ответственность: «от малейшего промедления не только в воинских операциях, но и вообще во всех по сему краю предприятиях, произойти могут неизмеримые для предбудущего времени последствия».

В этом же письме, очевидно стесняясь сам назначить срок столь важной льготы, как рекрутская, и не видя помощи со стороны Спренгтпортена, он указывал гр. Румянцеву, что прибалтийские губернии были освобождены от набора на 100 лет. В отношении Финляндии он полагал испросить льготу хоть на половину.

Оба эти мнения: Спренгтпортена — о том, что льгота касается одной из существеннейших прерогатив, и Буксгевдена о 50-летнем её сроке, встретясь в Петербурге произвели перемену взгляда. Хотя желание первого отложить объявление новой милости до абоского съезда депутатов не было исполнено, и распубликование её должно было состояться безотлагательно, но самая эта милость приняла совершенно иной против прежнего вид.

«На счет отсрочки на несколько лет рекрутского набора, — писал гр. Румянцев Буксгевдену 6-го марта, — то Его Величество уполномочил объявить, что в том крае совсем не будет введено рекрутского набора, какой существует в России, но что по учинении сими новыми подданными присяги в верности, существование там войска останется на том же самом основании, и безо всякой перемены, как то было до ныне, при Шведском Правительстве».[17]

Едва ли, однако, не ошиблись в Петербурге давая такое изменение первоначальной льготы. Сохранение прежнего порядка воинской повинности, объявленное теперь, было далеко от цели, которой хотели достигнуть законодатели. Повинность эта под шведским владычеством была тяжелым ярмом: не забудем, что еще недавно Густав объявлял требование доставить от каждого геймата по солдату. При всей верности ему корельцев они, однако, восстали, пробив такой разорительной повинности.

При естественном недоверии только что завоеванного и всегда враждебного народа, этому последнему могли представиться в будущем одни только ужасы, и вместо укрепления приязни и доверия должно было явиться лишь усиление противодействия» подогретого к тому же зажигательными прокламациями шведского короля. Народное восстание и жестокости, происшедшие при отступлении русских войск в мае и июне, вполне доказали это. Впрочем опубликование новой меры не состоялось тотчас же по получении о ней в армии повеления. С нею связывался вопрос о приведении жителей к присяге, и дело, как сейчас увидим, затянулось.

II. О присяге Финляндцев. — Временное удаление Спренгтпортена

Как только русские войска заняли 10-го февраля первый от границы город шведской Финляндии Ловизу, гр. Буксгевден немедленно обратился к гр. Румянцеву с соображениями о необходимости привести жителей занимаемых местностей к присяге на верное подданство. К этому побуждала, между прочим, и та дружественная встреча наших войск со стороны населения, которая дала Спренгтпортену повод особо донести Государю о прекрасном настроении населения.

При общем мнении составленном тогда на основании слов шведских выходцев о том, что Финляндцы только ждут минуты, когда они могли бы отступиться от Швеции и вступить под покровительство России, акт присяги считался делом вполне естественным и легким. Кроме того из письма гр. Буксгевдена можно заключить, что он, подаваясь с войсками быстро вперед, желал этою мерою вернее обеспечить свой тыл. Он предлагал или обычную присягу на верноподданство, глядя на жителей Финляндии как на новых подданных Государя или простое клятвенное обещание не предпринимать ничего враждебного против русских войск при их поступательном движении. Гр. Румянцев, как всегда, поспешил письмо это представить Государю, а затем от 12-го февраля с нарочным курьером, сыном главнокомандующего, камер-юнкером гр. Буксгевденом, известил отца его, что Александр Павловича одобрил эти предположения.

«Его Величество разделяет мнение, что для обеспечения дальнейших действий, присяга со стороны жителей в занимаемых провинциях не только полезна, но и необходима, и полагает, что всего лучше употребить при сем случае обыкновенную присягу на верноподданство, а для того и предоставляет вашему сиятельству истребовать из нашей Финляндии печатные экземпляры, по которым там делается присяга, и оные употребить и в тех провинциях в которые войска наши вступать станут».

Самое приведение к присяге поручено главнокомандующим финляндскому гражданскому губернатору Эмину, который с этою целью и отправился в Ловизу. Одновременно был извещен о том Буксгевденом и Спренгтпортен, который и изъявил намерение заняться этим делом вместе с Эминым. Между тем явились обстоятельства, которые замедлили ход этого существенного дела; их нелишне будет привести здесь с некоторою подробностью.

В упомянутом уже письме Спренгтпортена Государю (от 10-го фев. из Ловизы) он свидетельствовал о всеобщей радости населения по случаю вступления русских войск и о том, что большая часть виднейшего дворянства собралась для засвидетельствования покорности в качестве новых подданных. Там же он писал, с целью обратить особое внимание Императора Александра, о совершенно исключительном проявлении этих верноподданнических чувств со стороны главнейших представителей дворянства. Между дворянами наиболее выдается барон де-Геер, бывший губернатор этой провинции, — свидетельствовал Спренгтпортен, — богатейший из местных землевладельцев, пользующийся наибольшим доверием. Из этого-то барона де-Геера Спренгтпортен полагал извлечь весьма большую пользу для последующих мер, в чем он и обнадеживал Государя.

В письме от того же числа на имя гр. Румянцева, Спренгтпортен говорил об этом лице несколько обстоятельнее:

«Я остаюсь здесь (в Ловизе) несколько дней, для того чтобы извлечь возможно большую пользу из доброго расположения большей части значительного дворянства, собравшегося здесь с целью принести присягу в верности Его Императорскому Величеству. Это предложение только-что сделал мне его прев. барон де-Геер (бывший здешний губернатор, теперь в отставке) в присутствии двух депутатов от дворянства, чтобы