горит. Биоунитаз, наверняка, рядом. Ещё и порнуху на телефоне смотришь. А попутно думаешь, как бы отдохнуть на выходных от этой тяжёлой работы. За коммерсов рубли из народа тянешь, короче, и в ус не дуешь. А я в холодных окопах днями и ночами не спал, в ямку срал и о чае горячем порой только мечтать мог, как и свечке в блиндаже, чтобы подсветить мышей в углу. Пожрали там наш НЗ или цел ещё? Не видно нихуя!

– И… что?

– Как что? – ещё больше удивился Стасян. – Я эту форму кровью полил, своей и чужой, чтобы ты тут сидел и скучал без всяких проблем. А ты перетрудишься кнопку нажать, чтобы меня без вопросов пропустить, коммерсам тем кровно заработанные отчисляя? Ну так извини, братан. Я тебе просто эту руку следом и сломаю, чтобы по-братски со мной горе разделил. Чтобы по-честному всё. Да?

– П…понял, проезжайте, – добавил побледневший охранник и шлагбаум поднялся.

Боря покинул территорию аэропорта и некоторое время ехал молча, не решаясь ни музыку включить, ни вопросы задать. А вопросы были.

«Например, что это сейчас произошло вообще?» – спросил внутренний голос.

– Не ну ты слышал? – хмыкнул крановщик. – В родню ко мне набивался.

– Стасян… – проникновенно начал было Боря, желая объяснить, что раньше он так себя не вёл и скромнее был. И дело совсем не в других людях. А в нём было.

– Оставь его, Боря, – донеслось от Шаца с заднего сиденья. – Он так у стюардессы все закуски и выцыганил. В больнице ещё научился плохому. У одного залётного. Пригодилось, чтобы витаминки клянчить. Считай, новый навык освоил, пока часы между приёмами пищи считал. Морда же большая, жрать хочет.

– Чё сразу морда? – возмутился крановщик. – Аэропорт – это общественное место. И земли вокруг него – общественное достояние. То, что хитрожопые ублюдки загородили тут всё и машину вообще некуда поставить, это не их право. Это их беспредел и наше бесправие! Ну давайте все стоянки сделаем платными вокруг аэропортов железнодорожных вокзалов и автовокзалов следом? А? Билеты-то всем бесплатно раздают. Да? Или нет? А может человек всё же за них платит, чтобы из пункта А в пункт Б себя доставить? Или родных и близких встретить, которые тоже не бесплатно прилетели, приехали или приплыли. Так, мужики? Ну что за хуйня то получается в конечном итоге? Почему мы за всё по несколько раз платим?

Боря молча до бардачка дотянулся, открыл, достал шоколадку и протянул голодному оратору. Крановщик тут же заулыбался. Обрадовался, как ребёнок подарку «от зайчика». И зашелестев обвёрткой, только добавил:

– О, с орехами! Моя любимая.

Если голодный народ готов поднять бунт, то сытый отложит этот вопрос на попозже.

Боря только взгляд Шаца в зеркало заднего виденья поймал и спросил:

– Может, он просто вредничает, когда голодный?

Шац лицо локтем прикрыл, ответил устало:

– Честно говоря, он с тобой за пять минут по делу больше наговорил, чем со мной в больнице и санатории за месяц. Влияешь ты на него походу. Так расшатывай. Может, чего и выйдет.

– Он же просто сейчас точь-в-точь как Степаныч говорил, – добавил Глобальный. – Может, всплывает что-то в голове? Людей вспоминает? Их манеры общения перенимает? Так как своей не помнит?

– И плохому учится, если рядом козлы попадаются, – хмыкнул Лопырёв. – Мы же того типа в больнице пробили потом. Устроил себе самострел, а делал вид, что пулю за целую роту словил. И требовал к себе соответствующего обращения. Герой, бляха-муха.

– А что, такое тоже бывает? – удивился сантехник.

– Боря на фронте бывает всякое. Но мужики, которые через него прошли, попроще себя ведут. Холериков-то давно выбили. Меланхолики сами на нет сошли. Только сангвиники и флегматики, считай и держатся. Одни говорят, что к концу года всё закончится и верят в лучшее, а другие не говорят давно, а просто ждут, когда уже закончится.

– Бля… где бы руки помыть? Липкие, – облизал пальцы от шоколада Стасян тем временем. – А почему вы делаете вид, что меня радом нет? Мы настолько дружны были, что при мне разговаривать обо мне можно?

Боря, не отрываясь от дороги, следом крышку поднял между сиденьями, достал влажные салфетки и на коленки грязнули бросил, добавив:

– Были, есть и будем. Сантехники своих не бросают.

– О, кстати, сантехник, – снова обрадовался крановщик. – А почему кипяток в трубы нельзя лить? Мы с мужиком в палате как-то пельмени в кружке литровой на свечке сварили, а потом от уборщицы пизды получили, пока воду сливали верхнюю сливали. Ну, где всякая херня всплыла.

– А ещё вопросы сыплются от него всё время, – вздохнул Шац и совсем на сиденье прилёг, мгновенно отрубаясь под шум дороги и лёгкую вибрацию корпуса.

Чисто – курорт. Совсем не так, как в старом советском бронетранспортёре кататься, где подвеска словно из дореволюционной кареты взята со всей шасси и трясёт, как на аттракционе.

– Я как про раковину подумал, тут же и всплыл вопросик, – снова улыбнулся подобревший от сладкого Стасян. – А то мы ещё рожек сварить хотели с тушёнкой, но тару медсёстры забрали. Мензурки в ней потом кипятили. Под таблетки и всякое. На общее дело отдели, не жалко.

Боря мельком взглянул на крановщика. Сейчас как Тот Самый Стасян говорит.

«Значит, отвечать не только можно, но и нужно, чтобы Другого, чужеродного выдворить», – тут же отрекомендовал внутренний голос.

– Так всё просто, Стасян, – улыбнулся сантехник, благо что вопрос был по его профилю. – Очень горячая вода может повредить трубы. Ну вот которая кипячёная. А если масло сливаешь, что температуру кипения имеет в два раза выше, вообще труба… трубе.

– Да, но… почему? – понял, но не принял такого положения вещей крановщик, который при таком подходе мог и руку в костёр сунуть, чтобы проверить.

– Да потому, что сейчас большинство труб изготавливаются из поливинилхлорида, – объяснил Боря, прикидывая про себя стоит ли Стасяну снова про пальцы и розетки рассказывать или и так знает? – Это прочный и экономичный полимер. Он делает трубы износостойкими, лёгкими, долговечными и инертными к коррозии. Но трубы рассчитаны на горячую воду до 65 градусов. То есть по горячей трубе никогда не течёт крутой кипяток под сотку. Максимум 60-70 градусов.