Кажется, я уже собралась уходить, когда в общем людском потоке, плавно текущем мимо магазинов, вдруг заметила Томаша. А рядом с ним и Надю.

Какое-то время, пока они проходили мимо, я сидела, глупо уставившись на них, и не могла поверить своим глазам. Томаш вёл себя непривычно расслабленно и оживлённо. Будто бы это он, и в то же время совсем другой человек, а Надя просто из кожи лезла, красуясь перед ним. Цеплялась за его руку, хохотала и, не переставая, кокетничала. В другой руке она держала бутылку с водой, он нёс пакеты с покупками.

Негодование, обида, гнев, отчаяние — всё захлестнуло разом так, что на несколько минут я напрочь выпала из реальности, а очнувшись, помчалась их догонять.

Они зарулили в Колинз и долго выбирали там ему футболку. Людей в зале было совсем немного, поэтому я могла отлично их видеть.

Судя по активности Нади, это была её инициатива, она хватала с витринных столиков одну футболку за другой и разворачивала перед ним, на что Томаш либо отрицательно мотал головой, либо пожимал плечами.

Предположение о том, что она покупала ему шмотки, поразило меня не меньше остального. Бедным Томаш точно не выглядел, обычная повседневная школьная одежда без понтов, рубашки всегда светлые и чистые, брюки глаженые, пиджаки сидели безупречно.

Но позволить своей учительнице себя одевать — выходило за рамки даже моего потребительского цинизма, согласно которому я не считала зазорным бесплатно брать вещи у Безила. Мы с ним хотя бы были одного возраста и почти на одной социальной ступени.

Закончив выбирать, Надя с Томашем набрали охапку вещей и отправились мерить.

Сделав пару расплывчатых фотографий, я следила за ними через стекло витрины и обдумывала, как бы найти ракурс получше, но, когда поняла, куда они идут, схватила не глядя пару вешалок и отправилась за ними. Скорей всего, если бы это был другой магазин, мне бы такое и в голову не пришло, но в этих примерочных шторы, закрывающие кабинки крепились высоко под потолком, а кольца, на которых они держались, были такими тугими, что задёрнуть тяжёлую ткань, не оставив щели, никогда не получалось. Именно поэтому мы с Лизой редко сюда заходили.

Я сильно рисковала запалиться, но страха не было. Возможно, мне даже хотелось встретиться с ними, чтобы посмотреть на выражения их лиц.

На входе в примерочную продавцов не оказалось. Никто не пересчитал мои вещи и не выдал номерок с их количеством.

Примерочная была длинная, со множеством кабинок и зеркальной стеной в торце. Большинство кабинок пустовали, но Надя с Томашем всё равно ушли в самый конец. Это сразу стало ясно по Надиному смеху.

Я остановилась напротив их кабинки. Сквозь оставшуюся щель было видно, голое плечо Томаша и локоть прижавшей его к стене Нади. Они целовались.

Я вошла в соседнюю кабинку, задёрнула штору и, настроив на телефоне запись видео, просунула его за свою штору так, чтобы объектив камеры находился прямо напротив их щели.

Снимала секунд семь, замирая от волнения быть обнаруженной, но, судя по их молчанию и шорохам, они так и продолжали целоваться.

С первого раза нормальной картинки не получилось, в кадр попало только плечо Томаша и вешалки. Пришлось повторить ещё два раза, немного меняя ракурс, чтобы наконец получилась десятисекундная запись, на которой вполне отчётливо можно было разобрать, кто есть кто и чем они занимаются.

Всего я пробыла там не дольше трёх минут, но выскочила оттуда с ощущением, будто три часа пробиралась через минное поле.

Сердце колотилось как бешеное, радость победы переполняла, но после того, как устроившись на мягком диванчике, я пересмотрела то, что сняла, накатило странное опустошение.

Ущербное сиротское чувство потерянности и ненужности. Горькое разочарование, обида и боль.

Я ненавидела их обоих. Отправила со злости запись Лизе и сидела на том диване до самого закрытия ТЦ.

Телефонный звонок раздался, когда я протирала зеркало. Негромкий, заунывно-протяжный, он будто доносился из глубины зазеркалья, и мне потребовалось несколько долгих секунд, чтобы сообразить, что звук идёт из старого, стационарного телефонного аппарата с трубкой на закрученном проводе, висевшего рядом с зеркалом на стене.

Я осторожно подняла трубку и сказала: «Алло», но никто не ответил. Несколько раз повторила — с тем же результатом.

Швырнув трубку на рычаг, я спешно собралась, и только когда погасила везде свет, вспомнила, что забыла переодеться. Моя одежда так и осталась висеть на спинке стула в комнате. Пришлось вернуться.

Я отдала Ольге Олеговне ключ и даже отсидела последний урок, чтобы потом пойти к Бэзилу.

Лиза на занятия не пришла, и Липа долго допытывался, куда она делась, но я ответила, что ничего не знаю, в глубине души надеясь, что ей хоть немного стыдно.

— Чё хмурая такая? — как только мы попрощались с Филом, Бэзил широким замахом закинул руку мне на плечо.

— С Лизой поссорилась.

— Расскажешь?

— Нет.

Он скорчил кислую мину и до его дома шли в обнимку, но молча. Каждый под своим капюшоном. Дождь казался бесконечным. За его блёклой пеленой мир стёрся. Всё остальное тоже было блёклым, предсказуемым и безрадостным.

Бэзил грел, но тепла от него не шло никакого. Или просто я успела слишком сильно промёрзнуть, чтобы это почувствовать.

У семьи Бэзила была большая квартира в новостройке, а у него своя собственная комната. Просторная, с огромной лоджией и маленьким диванчиком на ней, где он совершенно открыто курил, и его мама делала вид, что ничего не замечает.

Она была дома, но работала и встречать нас не вышла. Прошли прямиком в комнату. Бэзил мимоходом ткнул ноут. Тот тихонько зашелестел и вынырнул из сна громким: «Не плачь, прошу. Я тоже не вывожу».

Широко расставив руки, я свалилась на кровать и замерла.

Постоянная усталость не проходила, как и простуда. Но у Бэзила было хорошо. Воздух чистый и всё чистое. По полу босиком ходить можно. А кровать широкая и мягкая. На такой кровати я бы тысячу лет проспала, может, выспалась, наконец.

Бэзил, по-прежнему молча, стал переодеваться в домашнее. Успел скинуть пиджак на спинку стула и снять штаны, когда ему кто-то позвонил. Так что ещё минут семь, пока он, рассекая туда-сюда по комнате в трусах и расстёгнутой рубашке, перекрикивал музыку, болтая о своих футбольных тренировках, я, глядя в потолок, отлёживалась тюленем и представляла, как будто это моя комната.

Мы друг друга не стеснялись. Привыкли обходиться без этого.

Когда-то Бэзил нравился мне как парень. Он вообще многим нравился. Это делало его наглым и самоуверенным, а может, наоборот наглость и самоуверенность делали его привлекательным, трудно сказать. У нас с ним даже были недели две нервной, сумасшедшей влюблённости. Такой, когда не понимаешь, то ли хорошо тебе, то ли ужасно плохо, круглосуточно переписываешься и никак не можешь отлипнуть друг от друга. Но потом начались ссоры. Ему казалось, что я на него давлю, а мне, что он не считается с моим мнением.