Он медленно, но без малейшего удивления покачал головой, в его глазах не отразилось ничего, кроме меня самой. Однако для разоблачительного разговора было рано.

Перед большой лужей я выскочила из-под зонта, обогнала его и пошла вперёд одна.

В квартире стоял запах заветрившейся еды, алкоголя и парфюма.

Разувшись, Томаш первым делом отправился мыть руки. Затем снял синий школьный пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, поправил на комоде траурную фотографию Нади и, закатав рукава рубашки, присел, чтобы разобрать занимающий полкомнаты стол.

Мама Томаша, наверное, очень гордилась своим воспитанием. Все мамы хотят иметь таких образцовых правильных сыновей: красивых, умных и рассудительных. Умеющих разобрать стол, предлагающих зонт и пахнущих альпийскими лугами. Вот только догадывалась ли она о Наде?

Я ещё немного постояла, наблюдая, как он складывает столешницу, и пошла на кухню.

Грязные тарелки были навалены в раковине, стеклянные миски с остатками салатов одна на другую напиханы в холодильник. Мусорка забита бумагой, салфетками и пакетами из-под сока. Но бутылок от спиртного не было. Это, пожалуй, единственное, что они потрудились убрать.

Я отмотала из рулона чёрный пластиковый пакет для мусора и переложила все тарелки из раковины в него. Зачем мыть? Всё здесь, что когда-то имело значение, превратилось в бессмыслицу.

Если у меня когда-нибудь будет своя квартира или дом, я ничего не стану собирать или тратить деньги на вещи. Столовые сервизы, дизайнерские шторы, брендовые спортивные костюмы. У меня будут только сухие ботинки и огромная удобная кровать, которую я завещаю кремировать вместе со мной.

Хлопнула входная дверь. Томаш понёс стол соседям. Интересно, как часто он бывал в этой квартире?

В холодильнике нашлась колбасная нарезка, оливки, солёные огурцы и селёдка. Сначала я хотела их выкинуть, но потом решила, что Кощей обрадуется такому разнообразию, и пока Томаш не вернулся, собрав всё в непрозрачный белый пакет с ручками, спрятала за дверью.

Он неслышно вошёл, когда я подметала пол и остановился на пороге.

— Я всё. Помощь нужна? Могу выкинуть мусор.

— Похороны — это такая формальность, — в тот момент я как раз думала об этом. — Люди приходят на них ради самих себя, чтобы совершить хороший поступок и потом спать спокойно. Или просто порадоваться, что умерли не они.

— Вообще-то приходят, чтобы выразить любовь и уважение к умершему, — в его голосе прозвучало осуждение.

Я выпрямилась.

— Выражать любовь нужно живым, а мёртвым она уже не нужна.

Несколько секунд мы смотрели прямо друг на друга, после чего он кивнул с таким видом, будто я сказала какую-то гадость, но это было ожидаемо и ничуть его не удивило.

— Что мне ещё сделать?

— А ты любил Надю?

— Что? — он поморщился, словно не расслышал, но я готова была поклясться, что по его лицу пробежала тень.

— Ну, вы же общались и всё такое… — я сделала многозначительную паузу. — Что конкретно ты хотел выразить, когда пришёл к ней на похороны?

— Я пришёл, потому что так правильно, — он без труда выдержал мой требовательный взгляд.

— А почему у Нади не было друзей, которые хватились бы её?

— Я не знаю.

— Кто-нибудь из них пришёл на похороны?

— Нет. Зато Павел Степаныч был.

— Трудовик? Ого! Круто. Наверное, рыдал горючими слезами?

— Почему ты такая злая, Микки? С человеком случилось несчастье, а ты только насмехаешься. Даже если Надя тебе не нравилась, сейчас это уже не имеет никакого значения. Ты жива, а она мертва. Считай, что ты победила. Только держи это в себе.

Его слова прозвучали унизительно. В глазах читался укор.

Я бросила веник на пол и вытащила флэшку.

— И это ты собираешься учить меня морали?

— Что это? — он протянул руку, но я резко убрала флэшку за спину.

— Ты знаешь.

— Без понятия.

— Ваши с Надей похождения.

— Извини, Мики, я не понимаю, чего ты хочешь, — Томаш улыбнулся.

— Я хочу, чтобы ты во всём сознался! — выпалила я на одном дыхании, совершенно не подготовившись. Думала вывести его из себя, но он не вывелся. Только задумчиво нахмурился.

— Сознался в чём?

— В том, что это ты её убил.

Я внимательно следила за его реакцией. Очевидно, что он напрягся, но очень старался этого не показывать, поэтому, улыбаясь, продолжал смотреть мне прямо в глаза, как это делают животные, когда решают, стоит ли им напасть или лучше отступить.

— Неожиданно. И зачем мне это?

— Откуда мне знать? Возможно, из ревности, или потому что ты маньяк.

Встряхнув головой, он неожиданно рассмеялся, как если бы вдруг сообразил, что это игра или розыгрыш.

— Мне ничего не стоит пойти сейчас в полицию и отдать им эту флэшку.

— Можешь объяснить, что на ней?

— Там запись, где у вас с Надей секс.

— Не может быть. Покажи.

Он снова протянул руку. Взгляд у него был медленный, но движения быстрые. Я отпрянула.

Снисходительная улыбочка наконец-то стёрлась. Томаш явно разволновался.

— Где ты это взяла и зачем она тебе?

— Пойду с ней в полицию.

Его плечистая фигура, закрывающая дверной проём, казалось, выросла до размеров кухни и угрожающе нависла надо мной.

— Считаешь, это доказывает мою виновность?

— Пусть полиция разбирается, — откликнулась я как можно беспечнее.

Уловка сработала. Впервые я видела на его лице нечто большее, чем демонстративное равнодушие.

— Скажи просто, что тебе нужно. Ведь, что-то нужно, да? Иначе ты бы не провоцировала здесь меня, а была уже в полиции, — он перевёл дыхание.

— На что это я тебя провоцирую? Теперь ты и меня, как и Надю, трахнешь и бросишь в колодец?

На секунду он словно провалился в свои мысли, а после короткой паузы вынырнул.

— Тебя? Нет. Чего ты хочешь?

— А что ты можешь предложить?

Пора было переходить к разговору о растяжке, но злить его оказалось забавно.

Однако Томаш отступил. Вышел в коридор. Постоял там какое-то время, успокаиваясь, затем стал обуваться.

— Куда? — я выбежала следом. — Мы не договорили.

— Ты несёшь какую-то чушь. У тебя ничего на меня нет. Докажешь — будем разговаривать.

— И что, ты вот так просто уйдёшь?

— Мне здесь больше делать нечего, — он сорвал куртку с вешалки и вышел, громко хлопнув дверью.