— Я не хочу сейчас об этом говорить.

“А ведь это ты уговаривала меня, выйти за него!” — хочется мне сказать, но я молчу, потому что понимаю, что легче мне от этого не станет, да и от матери, потом ещё полчаса не отвяжешься…

Мы прощаемся, и я иду на лестницу, держа телефон в руке, но он почему-то кажется мне слишком тяжёлым. Я снова возвращаюсь в спальню и кладу его на столик. “Наверное, придётся позвонить в полицию…” — думаю я. К чёрту! Успеется! Сначала надо всё обдумать.

Я захожу в ванную комнату, расчёсываю волосы, глядя на себя в зеркало, убираю их в хвост, чтоб не мешали. Наношу гигиеническую помаду на губы — ненавижу, когда они сухие, после чего, наконец-то, чувствую себя готовой взглянуть в глаза действительности. Руки не дрожат, что меня удивляет. Впрочем, волноваться мне уже не из-за чего — всё самое плохое, что могло случится, случилось.

“Да, девочка, на этот раз вляпалась ты крепко!” — говорю я себе. Мне становится смешно, но я даже не улыбаюсь.

Взяв телефон, набираю номер Кости и оставляю ему сообщение с просьбой срочно перезвонить мне, и только после этого спускаюсь вниз. Собака уже воет.

Он лежит на спине, крови нет, глаза закрыты, рот открыт — он по-прежнему выглядит удивлённым. Я не сомневаюсь, что он мёртв, но всё же чувствую себя обязанной, проверить его пульс, потому что его всегда проверяют в таких ситуациях в книгах и в кино. Беру его за руку, испытывая отвращение от прикосновения к тонкой, дряблой коже — пульса нет. Зачем-то проверяю пульс у себя — пульс есть.

А кто вообще сказал, что я должна вызвать полицию? Человек упал с лестницы, мёртв он или нет — не моё дело ставить диагноз! Это дело врачей, значит, нужно вызвать скорую помощь. А есть у них тут скорая помощь? Какой номер и как им объяснить, что случилось? Маловероятно, что на звонок ответит кто-то понимающий по-русски или по-японски… Впрочем, если я скажу по-английски: ”Ай нид хелп — май хазбанд…” Как сказать болен?

Собака продолжает выть.

— Да, заткнёшься ты когда-нибудь? И без тебя тошно! — рявкаю я на неё. Собака сразу же понимает, кто теперь здесь хозяин и затыкается.

И почему я так и не начала учить немецкий?

Во время первой поездки в Японию, японский я тоже не учила, и правильно делала! Хотя, мне понадобилось ни мало времени, чтобы понять, что наибольшей популярностью ты пользуешься именно тогда, когда почти ничего не понимая, можешь поддерживать только самые примитивные диалоги. Пока ты ничего не понимаешь — ты кукла, с которой можно поиграть, как только ты начинаешь понимать и говорить — ты не вольно заставляешь мужчин воспринимать тебя как личность. А женщина — личность, у мужчин приходящих в хостос-клуб, спросом не пользуется, им нужна женщина — игрушка. Поэтому все девчонки, которые приезжали в Японию не один раз, врали гостям, что они здесь в первый, ну, в крайнем случае, во второй раз. Однако обмануть их было сложно. У девушки, которая впервые приехала в Японию, чтобы работать в хостос-клубе, глаза другие, не такие как у той, которая уже стала профессионалкой и понимает, что к чему. У новеньких глаза наивные, горящие и не много испуганные. У профессионалок глаза женщин утративших свои иллюзии, и потому ничего не боящиеся и потухшие. Хотя, новенькой может быть тридцать, а профессионалке двадцать лет. Мужчины перестают воспринимать тебя как сексуальный объект и начинают относиться к тебе как к товарищу. Они начинают рассказывать тебе правду о своих отношениях с женщинами и о своём отношении к женщинам… Хотя лучше б они этого ни делали.

Говорят, если любишь по настоящему, сможешь пробудить ответное чувство у того, кого любишь. И это похоже на правду, безответная любовь на самом деле явление редкое — искра, проскакивающая между мужчиной и женщиной, чаще всего обжигает обоих…

Я сижу на ступеньках, ожидая звонка от Кости, и разглядываю тело человека, который в течение десяти лет уверял, что любит меня… Я не испытываю ни каких чувств — пустота и холод.

12.

Раздаётся звонок:

— Костя?

— Да. Что случилось?

— Ты в клубе?

— Да, я вышел на улицу сейчас. Что случилось?

— По какому номеру нужно позвонить, чтобы вызвать скорую помощь?

— Кто заболел?

— Старая сволочь — он упал с лестницы и вот уже полчаса лежит как мёртвый, — отвечаю я, и почему-то начинаю смеяться.

Он какое-то время молча слушает моё глупое хихиканье, потом спрашивает:

— Юль, почему мне кажется, что ты не шутишь?

— Потому что я не шучу! Только мне почему-то смешно…

— Я сейчас приеду.

— Нет, подожди! Как мы объясним, что ты делаешь в доме со мной и с трупом? — мне снова кажется очень забавным то, что я сказала…

— Ничего не трогай и ни куда не звони, я приеду — со всем разберёмся. Хорошо?

— Хорошо. Только приезжай по быстрее, а то мне уже становится страшно здесь наедине с ним… с таким молчаливым! — Я понимаю, что моё остроумие аморально, но ничего не могу с собой поделать и смеюсь.

Потом я вспоминаю, что в драматическую минуту нужно выпить залпом бокал чего-нибудь крепкого и сделать глубокую затяжку сигаретой. Я, к сожалению, не курю, но выпить могу, поэтому отправляюсь в гостиную.

На столе стоит бутылка коньяка и один фужер, но коньяк я не буду пить — это теперь улики. Я достаю бутылку вина — красного. Красное вино хорошо сочетается со смертью. Как ни странно, в пустой комнате мне страшнее, чем в прихожей и я с бокалом вина возвращаюсь к своему мёртвому супругу. Сажусь на ступеньку и пью.

— За моё здоровье! — говорю я вслух и продолжаю, — Ну, что старая сволочь, молчишь? А знаешь, мне в клубе все девчонки сочувствовали из-за твоей болтливости, спрашивали: ”Как ты его терпишь?” А я наоборот, радовалась, что с тобой не нужно напрягаться, думая, о чём бы ещё поговорить… И все завидовали твоей щедрости! Смешно, правда? Мы то знаем, какой ты у нас щедрый! Ты был готов каждый день оставлять двадцать тысяч в ресторане, в котором мы ужинали и тридцать тысяч в клубе, в котором я работала, но впадал в истерику, стоило мне попросить тебя купить мне туфли за десять тысяч йен. Мне приходилось заходить в магазин и стоять там до тех пор, пока ты не выдерживал и не заходил следом. Потом ещё полчаса постыдного торга и препирательств на глазах у продавщиц, пока ты наконец-то соглашался раскошелиться! А чтобы раскрутить тебя на сумму побольше, приходилось обещать, что я пересплю с тобой. На следующий день я тебя разумеется динамила… Даже странно, что ты раз десять попадался на одну и ту же приманку! Совсем дурак, что ли? Впрочем, не волнуйся — ты не один такой, почти все вы были одинаковы, и чем жаднее, тем с большей настойчивостью твердили о своей любви… Вот почему, я больше всего на свете презираю жадных мужиков — вы такие гнусы!

Бокал опустел, но я не наполняю его снова, мне не хочется быть пьяной — ещё не хватало, чтобы моему мальчику пришлось возиться не только с трупом, но и со мной.