Кусты не колыхались. Что ещё удивительнее, не было никаких свежих следов – ни обломанных оленем веток, ни енотовых троп, ни мышиных туннелей в гуще кустов.

Сразу за кустами начинались высокие голые сосны. Меж их серебристых стволов блестела тёмная поверхность пруда.

Пакс принюхался. Вода странно пахла металлом – как внутренности машины его мальчика. И не пахла ничем таким, что обычно живёт и растёт в прудах и вокруг них. Он подкрался к самой кромке. Чёрный гладкий овал пруда будто застыл, даже отражения звёзд в нём не колыхались. Тёмный берег был усеян мелкими белыми косточками.

Лис немного успокоился. Опасности нет.

Он попил, скользнул обратно в пещерку под камнем и обернулся вокруг дочери. Она не проснулась, только кашлянула во сне. Кашель был сухой. Ей нужна вода, понял Пакс.

Когда дочь проснётся, он поведёт её к тихому застывшему пруду.

После ужина – супа с галетами – Питер и Джейд устроились на камнях с видом на реку, поставив в траву между собой фонарь. Чуть поодаль сидел Сэмюэл с книгой – читал, привалившись спиной к дереву и подсвечивая себе карманным фонариком.

– Девять миль. – Питер отслеживал, сколько они прошли. Около полудня он понял, что они уже далеко и нет риска столкнуться с Паксом, и почувствовал почти физическое облегчение.

– Всего девять! – вздохнула рядом Джейд. – Мало. Так хочется успевать больше, нам столько ещё надо сделать! Хотя – спеши не спеши, быстрее всё равно не получится.

– А по тем пробам, что мы брали вчера и сегодня, что-нибудь уже можно сказать? – спросил Питер.

– Кое-что да. Конечно, надёжнее дождаться результатов из лаборатории, но я и так вижу, что разница есть.

– Правда?

– Мы с Сэмюэлом уже брали пробы на этом участке – проходили его как раз перед началом работ на водохранилище. И да, теперь, когда водохранилище очистилось, эта часть реки стала заметно чище. Ниже по течению, где в реку впадают загрязнённые ручьи, будет хуже. А когда пройдём пороги и спустимся к старой фабрике – вот там начнётся настоящий кошмар. Там был военный лагерь, и шли бои… там отравлено всё, всё. До сих пор.

Питер снова повернулся к реке. В последний день в лагере у фабрики, когда они с отцом говорили о многом, Питер так и не спросил, в чём конкретно заключалась работа отца на войне. Не хотел тогда знать. Но теперь он не мог не думать: его отец – он тоже внёс свою лепту в отравление этой воды?

– И это самый ужасный участок?

– Самый ужасный?.. – Джейд вздохнула. – Если бы. Тут есть один прудик, к западу от реки, около мили от одной из наших точек. Помнишь Овальный пруд? – обернулась она к Сэмюэлу. – Сколько до него отсюда – дня два пути?

– Ага, два, – ответил Сэмюэл, не отрываясь от чтения. – Ну, может, три.

– Овальный пруд – какая же это раньше была жемчужина! Жизнь в нём бурлила. Но после того как партизаны взорвали мост на реке, в этот пруд сбросили столько тяжёлых металлов, что не осталось ничего живого. И вокруг тоже. Вообще ничего. Даже вся растительность погибла, включая большие старые деревья. И там теперь такая тишина… мёртвая.

Над рекой, прямо перед глазами Питера мелькали летучие мыши, откуда-то из деревьев кричали квакши, сверху тихонько ухала сова. Жизнь была всюду.

– Животных тоже не осталось?

Джейд покачала головой.

– Детёныши умирают, а взрослые уходят оттуда.

– Умирают… только детёныши?

– Их нервная система ведь ещё развивается. Они пьют испорченную воду и начинают болеть. И это уже неизлечимо.

– А Джейд, естественно, пытается их лечить, – вставил Сэмюэл, подняв глаза от книги.

Джейд опустила голову.

– Уже нет.

– Но пыталась. – Сэмюэл закрыл книгу и убрал в рюкзак. Потом подошёл, сел рядом и обнял Джейд за плечо. Его лицо светилось гордостью.

Джейд опять вздохнула.

– Месяц назад мы нашли у того пруда гнездо енотов. Там было два мёртвых детёныша и два – очень-очень больных. Они странно, дёргано двигались – видно, отравились свинцом. Мне так захотелось их спасти.

Питер кивнул. Он и сам, когда нашёл Пакса, тоже готов был делать что угодно, только бы спасти крохотного лисёнка. Как же он понимал эту девушку.

– Чем ты их лечила?

Джейд слегка пожала плечами.

– Молоком, активированным углем. Пыталась вывести яды.

– И как, получилось?

– Не знаю. Взрослые еноты позволили мне возиться с детёнышами – по крайней мере, не отказались от них, оставались рядом, ждали. Но потом нас всех перебросили на водохранилище, пришлось срочно уходить. Долг службы, ничего не поделаешь.

– Но мы ведь будем брать пробы из этого пруда? – спросил Питер. – Вот и узнаем. Может, ты там ещё их встретишь.

– Нет, – сказал Сэмюэл. – Этот пруд – на самом деле маленькое котловинное озеро.

– Он питается грунтовыми водами, – объяснила Джейд. – А наша миссия – строго водохранилище и река. За пруд отвечает другая группа. Мы тогда набрели на него случайно и просто ждали, когда та группа прибудет на место. – Она подтянула колени к подбородку. – И ещё, понимаешь, я ведь стараюсь думать, что с моими енотиками всё в порядке – что они поправились, шныряют туда-сюда, занимаются обычными енотовыми делами. А если вдруг окажется не так… мне тяжело будет это узнать.

Питер понял по её лицу, как тяжело.

– С этой работой тебе, наверное, приходится видеть много всего такого… страшного. А зачем вообще ты записалась в Воины? – спросил он.

– Зачем? – Джейд вскинула на него глаза. – Ради воды, разумеется!

– Она фанат воды, – усмехнулся Сэмюэл, но Питер опять заметил, с какой гордостью он на неё смотрит.

– А разве есть что-то важнее воды? – недоумённо спросила Джейд. – Не только для животных, для людей тоже. Мы же все состоим из воды. Только вдумайся: в нас почти ничего нет, кроме воды! – Она снова покачала головой и пошла убирать оставшиеся продукты.

Питер повернулся к Сэмюэлу.

– А ты?

Сэмюэл долго молчал, река перед ним тихо журчала, закручивалась мелкими водоворотиками. Наверное, подумал Питер, не стоило задавать такой вопрос.

Но Сэмюэл ответил.

– Когда кончилась война, я потерялся. Понимаешь, до того как пойти служить, я просто болтался как неприкаянный. С семьёй разругался, с друзьями порвал… в армию попал по чистой случайности. И вдруг – мне понравилось. Когда ты часть группы, проходишь подготовку вместе со всеми… это уже не то, что каждый по отдельности: это больше. Ты делаешь что-то важное, и остальные на тебя полагаются – что ты всё сделаешь хорошо и правильно.