Восьмилетнего Питера это ошеломило: выходит, одно и то же событие, один и тот же поступок можно увидеть так по-разному? Из-за этого он тогда долго не мог уснуть. Да и теперь, хотя ему было уже тринадцать, почти четырнадцать, – эта странность по-прежнему не укладывалась в голове.

Тут Сэмюэл поднялся со своего камня, собрал сушившиеся у костра сапоги и, выдав каждому его пару, объявил:

– Всё, пора на боковую. Снимаемся завтра до рассвета.

– А почему? – натягивая сапоги, спросил Питер.

– Завтра утром от водохранилища стартует первая команда Воинов. А нам ещё до фабрики пилить и пилить. Так что придётся ускориться, чтобы пройти весь маршрут быстрее них. Выйдем пораньше.

– Вот и хорошо. Мне хочется поскорее отсюда уйти, – сказала Джейд, хотя и продолжала сидеть у тлеющих угольков. – Это то самое место, Питер: помнишь, я рассказывала про Овальный пруд? Он тут совсем недалеко. Не люблю вспоминать про тех енотиков.

Пощупав свои сапоги, Джейд опять положила их к самым уголькам.

– Ещё не высохли.

Она зябко поёжилась: наверное, представила, что сталось с енотьими детёнышами, подумал Питер, но тут же понял, что дело не в этом. Джейд дотянулась до своих ступней и сильно сжала пальцы ног.

– Я такая мерзлячка, – пожаловалась она. – А эти их хвалёные армейские носки вообще не помогают. Выдали бы лучше нормальные шерстяные!

– Ещё какая мерзлячка, ага! – рассмеялся Сэмюэл.

Питер только молча отложил свой прутик с маршмеллоу в сторону.

Его настигло ещё одно воспоминание: когда он был маленьким, мама часто читала ему перед сном. Питер, чтобы видеть картинки, ложился в своей кровати на бок и сворачивался калачиком. На середине книжки мама подсовывала свои босые ступни под его коленки и говорила: «Сосульки, бррр!..» И точно, ноги у неё были ледяные. Но Питер всегда грел её ступни своими коленками, и она всегда восхищалась тем, какие они тёплые, а он светился наивной малышовой гордостью.

На секунду он представил, как он предлагает Джейд свои коленки. Отогревает её сосульки, спокойно пожимает плечами – а что тут такого? Просто человеческая доброта. Кто-кто, а эта девушка доброту поймёт. Всё будет нормально.

А может, и ненормально. Само это ощущение, что чьё-то тело дотрагивается до его тела, пусть даже через одежду. Иногда Вола легко касалась его плеча или, показывая ему, как пользоваться каким-то инструментом, клала свою ладонь поверх его – даже от этого его немного трясло. Вчерашние объятия были – будто что-то сломалось у него внутри, только он не знал, хорошо это или плохо.

В этот момент Джейд вытянула ногу, дотронулась кончиками пальцев до его бедра.

– Сосульки, бррр!.. – И рассмеялась.

Горло у Питера сжалось, подбородок стал каменный. Он крепко зажмурился, чтобы не выпустить слёзы.

– Я устал, – сказал он. – Пойду распакую спальники.

Он встал и повернулся уходить, но Джейд, вскочив, ухватила его за руку.

– Прости. Я что-то не то сказала…

Питер провёл ладонью по лицу.

– Просто дым. Ничего плохого ты не говорила. Я устал, вот и всё. Много сегодня шли.

– Конечно. Но всё равно прости. Ты такой серьёзный мальчик… Наверное, я хотела услышать, как ты смеёшься. Да, правда, ложись, надо же выспаться.

И Питер спасся бегством. Он умылся, а потом расстелил свой спальник по другую сторону кострища – выбрал ровный плоский камень, покрытый лишайником.

Он вынул из рюкзака коробку с отцовским пеплом. Аккуратно поставил её в капюшон спальника, обернул свитером. Потом заполз в спальник, улёгся спиной к мерцающим углям и застегнул молнию до самого верха.

От пруда до реки было недалеко, но, пока Пакс с дочерью добирались, уже совсем рассвело. Несколько раз она пыталась идти сама, однако почти сразу падала и лежала на боку, растерянно моргая. Пакс её поднимал. Сначала она сопротивлялась, потом смирилась – позволила отцу себя нести, но, если он переходил на бег или даже лёгкую трусцу, начинала поскуливать, поэтому они шли медленно.

Он осторожно опустил дочь в ямку между гладкими корнями над рекой и теперь следил, как она озирается и принюхивается на новом месте.

В воздухе пахло мхом, папоротником и остывшим костром – Питер с двумя другими людьми ушёл не меньше часа назад. В сосновой кроне бранились синицы, не поделив прошлогоднюю шишку, на берегу короеды копошились в стволе мёртвого вяза, в каменистом русле тихо плескалась вода.

Река, объяснил он. Вода течёт сильно. Мы должны оставаться с краю, где неглубоко.

Зная любопытство своей дочери, он ждал, что она сейчас пустится исследовать берег, и приготовился бдеть.

Но лиска опустила голову на лапы и уснула. Её дыхание замедлилось. И вдруг её глаза опять широко распахнулись и она, пошатываясь, поднялась на ноги.

Запах людей, подтвердил Пакс. Они ушли. Можно исследовать. Река?

Но дочь отказалась. Снова легла, свернулась в ямке между корнями.

Пакс проверил воздух и, убедившись, что хищников поблизости нет, отошёл узнать всё, что возможно, о своём мальчике, который чуть больше часа назад был ещё здесь.

Он узнал, что Питер здоров. Он путешествует с двумя другими людьми, женщиной и мужчиной, и между ними нет агрессии. Они следуют за рекой: пришли с севера, ушли на юг. Пока они стояли здесь, его мальчик ел у костра – Пакс уловил запах мяса и поджаренных белых комочков. Отыскал три прутика с содранной корой, с остатками белого сладкого на облепленных муравьями кончиках. Потом осмотрел камень, где Питер спал.

Его мальчик удачно выбрал место: хороший обзор реки, сухое ровное каменное ложе и никаких насекомых, кроме самых безобидных. Пакс опустил нос к камню и вдохнул запах мальчика, которого он любил.

Он бросил взгляд на дочь, и ему нестерпимо захотелось научить её тем важным вещам, которые он знал сам. Он разбудил её. Следуй за мной.

Лиска послушно поднялась, но шла какой-то совсем странной виляющей походкой. Тогда Пакс понёс её; она не вырывалась.

Но как только он опустил её на каменное ложе с пятнами лишайника, она отпрыгнула. Её ушки тревожно прижались к голове, шерсть на загривке встала.

Пакс позвал.

Она не хотела возвращаться.

Он взял её и снова посадил на то же место.

Человек! Она скатилась с камня, отползла подальше. Люди, опасно.

Да. Многие из них опасны.

Дочь не приближалась, села поодаль. Не все?

Пакс подождал, пока она это примет: маленькая лиска упряма, как и её мать. Наконец он почувствовал, что она успокаивается.