В центр стола он положил выделанную звериную шкурку, сушеную рыбину, каравай грубого домашнего хлеба, солидный кусок какого-то желтого металла, граммов этак около четырехсот, отлитый в виде шестигранного прута, и поставил туесок меда. Затем слазил в погреб и достал небольшой бочонок, пробил днище и разлил по берестяным ковшикам густую жидкость медового цвета. Потом сложил на большое деревянное блюдо куски копченой лосины, хлеб и черемшу.

Все присутствующие тихо сидели по углам, чувствуя, что происходит нечто необычное.

Дед Изя наконец закончил, окинул стол придирчивым взглядом и, с какой-то торжественностью заняв место во главе стола, широким жестом указал на лавки:

— Садитесь, дети.

Все молча расселись. Американец, с момента появления на столе металлического обрубка не отрывавший от него взгляда, протянул руку и коснулся металла пальцами. Он вскинул на деда удивленные глаза и прошептал:

— Gold.

Все воззрились на «состояние», лежащее посреди некрашеного деревянного стола в освещенной керосиновой лампой бревенчатой избе посреди дремучего леса. С минуту стояла тишина. За окном шумел лес. КЗ оторвал взгляд от золотого слитка и посмотрел на улицу. По небу стремительно неслись тяжелые черные тучи. «Сыч идет», — подумал КЗ и удивился тому, как обыденно это прозвучало. Как будто в порядке вещей таскать за собой ту погоду, которая тебе больше по нраву.

— Пусть каждый расскажет о себе. — Голос деда прозвучал неожиданно громко. Девушка даже вздрогнула.

И тут КЗ почувствовал, что сегодня решится — быть ему таким же, как дед Изя, Сыч и, видимо, многие другие, которых он пока не знал, но которые непременно где-то есть, или не бывать. КЗ набрал воздуху как перед прыжком в воду, встал и, поймав спокойный, одобрительный взгляд деда Изи, начал:

— Воробьев Иван, детдомовский, где родился, не знаю, но в паспорте стоит Новгород, жены нет, детей нет, в армии отслужил, сейчас в Москве работаю, тремя столовыми управляю, за последний месяц дважды убивали, но жив пока… Силу ищу, знание, мудрость, ибо жить как раньше — не могу, а как по-другому — не знаю…

Дед Изя кивнул, и КЗ сел на место. Встал Конрад:

— Я Конрад Бауэр, родился в Кёльне, но корни мои в России, здесь последние двести лет жили мои предки. Всю свою жизнь я рос, окруженный любовью и заботой. — Конрад усмехнулся. — Такой славный Михель в коротких штанишках. У меня всегда все получалось, все удавалось, и вдруг жизнь решила показать мне свою черную сторону. — Конрад сглотнул. — Я мечтал быть сильным, я хотел быть знаменитым, а стал живым трупом. Полгода меня возили по лучшим клиникам Германии и Швейцарии, родители извели кучу денег, но все было напрасно. — Конрад сжал кулаки. — Меня привезли сюда за надеждой, и я ее обрел. Вы не поверите, но я еще три дня назад был парализован, совсем, не мог двинуть ни рукой ни ногой… Я хочу знать…

Дед Изя опять кивнул, и Конрад опустился на скамью. Остальные заерзали. Поднялась девушка, задиристо вскинула подбородок и ядовито начала:

— Я вижу тут собрание скаутов, но не понимаю, при чем… — Тут она запнулась, наткнувшись на взгляд деда Изи, тот смотрел доброжелательно, но требовательно. — А впрочем, почему бы и нет. — Она подняла глаза к потолку и, изо всех сил сохраняя независимый вид, заговорила: — Меня зовут Эльха Мендельсон, я из семьи олимов, родилась в Хайфе, никаких особых талантов у меня нет, и через два месяца у меня свадьба. Вот. — И она села.

Дед Изя встал и степенно поклонился Эльхе:

— Прости, девка, если сможешь, — и перевел взгляд на лежащего на кровати норвежца.

Тот осторожно задрал рубаху и провел по животу, который еще с утра был похож на кусок говяжьей вырезки. Сейчас о происшествии напоминали только белесые полоски шрамов.

— Я зовут Бьерн Борсен, родиться Вадсе, — сказал он, — я есть эколог уже четыре лет, я хочу знать, как вы это делать, я готов оставаться, чтобы узнать, столько, сколько будет надо.

На улице гулко шарахнуло, и через несколько секунд сверкнула молния. Все повернулись к окну.

За окном стояла стена воды. КЗ невольно пожалел егеря в палатке. Потом краем глаза уловил движение. Это поднялся американец. Вспоминая эту ночь, КЗ был уверен, что Фил говорил по-английски, да тот и сам был уверен, что тогда по-русски ни бельмеса не знал, однако понял все, что было сказано, а другие поняли его слова. Как это произошло, им до сих пор было неясно. В то время сотворить подобное мог только дед Изя, да и то лишь для себя, они-то ведь в ту пору были «слепыми». Впрочем, КЗ уже тогда подозревал, что это очередные заморочки Сыча. Кто знает, где пределы сил волхва?

Филу не нужно было знание, не нужны были деньги, ему не грозила опасность, ему нужен был смысл его существования. Он был сыном американского офицера. Родился и вырос в Сувоне. Судьба к нему благоволила, пока два года назад отец, мать и жена не решили порадовать его единственного сына каникулами в Диснейленде. Фил остался жив только потому, что дела фирмы потребовали задержаться на пару дней. Вечером, проводив семью, он включил телевизор и увидел в программе новостей обломки самолета — это его и сломало. За два года он успел последовательно пройти курсы лечения от алкоголизма, наркомании и психического расстройства, а сейчас реабилитировался охотой, «так что, если мистер целитель может помочь ему, он готов предоставить финансовую поддержку его проекту». За окном шарахнуло два раза подряд, уже достаточно близко. Дед Изя покивал чему-то своему и поднялся:

— Простите, дети, коль что непонятное скажу. Будут у нас еще долгие беседы. Да одно не сказать не могу. — Он помолчал и как-то по-особенному весомо продолжил: — Не сами вы сюда пришли, судьба вас привела, судьба да пророчество древнее, что вот уже семьсот лет нашему братству сгинуть не дает. Ибо когда умирал брат Святогор, последний на нынешний день среди вещих волхвов, сказано им было: «И ослепнет мир, и будут люди рождаться и умирать, не зная ни света, ни правды Родовой. И родится „слепой“, коего взгляд Триглава не сможет в небытье повергнуть. — Дед взглянул на КЗ. — И отметит его Перун знаком своим, и даст в побратимы с запада, — он посмотрел на Конрада, — севера, — он перевел взгляд на Бьерна, — с востока, — следующим шел Фил, — и юга».

Эльха, услышав это слово, всхлипнула и жалобно прошептала:

— Мне же надо замуж…

Дед Изя жалеючи посмотрел на нее и продолжал:

— «И прозреют они, и вернутся на Родов путь, и придут многие за ними вслед». Долго братство ждало этого. До сего дня трижды мы обманывались и сегодня не знаем, настал ли день, потому как не было еще Перунова знака. Но ежели так… Уже семьсот лет не ходило по земле Рода Перуново братство, не соединяли пятеро свою судьбу. Может, пришел день?

На улице одновременно сверкнуло и шарахнуло, все вздрогнули от грохота и вновь повернулись к окну. Посреди двора, у колодца, стоял Сыч, одетый в какой-то странный, длинный и мокрый от дождя балахон. В его руках, поднятых к небу, сверкали два прямых обоюдоострых меча. И молнии с чудовищным грохотом мерно били то в один, то в другой, вздыбивая перевязанные шнурком волосы Сыча и сверкая огнями святого Эльма на его лице и плечах.