отвечает Малкольм. Всем становится ясно, что на самом деле это не так.

— Все еще в Атлантик-Сити?

Он резко кивает, и мне становится неловко. У мамы Малкольма проблемы с азартными играми, в этом и кроется некая причина того, почему мой брат в этом дерьме.

— Ты должен увезти её оттуда. Атлантик-Сити убивает людей, — беззаботные слова Йена звучат жестко. Похоже, у него есть еще одно выражение, и это выглядит пугающим. Мне больше нравятся его ухмылки. Складывая контракт втрое, он встает. С делами покончено.

— Я с нетерпением жду начала работы с тобой… — он делает паузу, и в его глазах появляется дьявольский блеск, — зайчонок.

— Ты действительно дьявол, — с трудом выдыхаю я, поскольку понимаю, что он говорит о нашей недавней стычке, когда он заявил мне, что я маленькая жертва.

— Ах, удар по моему эго в самую точку. Мое второе любимое имя.

На этот раз он мне подмигивает.

— И какое же первое? — спрашиваю я, прикинувшись дурочкой.

— Бог, — шепчет он мне на ушко и уходит.

— Что он сказал?

— Брюс Уэйн, — я лгу своему брату. Коробка все еще лежит на месте, и мне ничего не остается, как забрать ее домой.

Мама спит, тихо похрапывая, её дыхание кажется совершенно здоровым. Положив коробку на стол и расстелив себе постель, я иду в ванную, чтобы провести свой ночной ритуал со скрабом для лица и увлажняющим кремом. С щеткой в зубах возвращаюсь в гостиную и смотрю на раздавленную упаковку.

В конце концов я забираюсь на матрас и кладу коробку между ног. Если открою, это будет что-то значить. Если же верну обратно, думаю, он отстанет. Выключаю свет, убираю ее на пол и заползаю под одеяло. И вот я лежу. И мне интересно. А теперь становится еще интереснее.

С проклятиями быстро встаю и снова включаю свет. Затем срываю ленту, открываю крышку и внутри обнаруживаю золотую ткань. Я отодвигаю ее, и пред глазами предстает много великолепного и аппетитного кружева всех тропических оттенков в коробке с морским пастельным рисунком: от голубого до кораллового и песочного. Но, бережно вытащив вещи, я замечаю, что тут только трусики. Здесь все, что мы купили, исключая верх.

В коробке также лежит конверт и в нем три стодолларовые купюры, все еще идеально сложенные, и маленький МР3-плеер. Я хватаю свои наушники и слушаю. Его мягкий голос льется, словно бархатный шоколад — такой греховный и непреодолимо влекущий.

— Я не мог решить, оставить себе лифчики или трусики. Представлять как шелк или сатин касается твоей груди или же греховной секретной части? Я выбрал последнее. Ты знаешь, где остальная часть. Приди и забери их.

Глава 8

Я звоню по номеру, который он оставляет мне в конце сообщения, несмотря на то, что уже очень поздно. Йен отвечает после первого гудка.

— Я думала, ты не занимаешься сексом с людьми, которым платишь. Это как испортить чернила.

Он смеется, и этот низкий звук отдается вибрацией в моем теле.

— Я решил, что достаточно искусно смогу отделить приятное от полезного, поэтому собираюсь сделать исключение.

— И я должна знать причину?

— Наверное, нет. Ты еще не готова к этому. Но это может быть связано с тем фактом, что мне не интересно самоограничение.

— Тебе точно следует подумать об этом. Я слышала, ограничения воспитывают характер. В любом случае, спасибо за столь неуместный интимный подарок.

— Пожалуйста. Хотя я предпочитаю называть его щедрым, нежели неуместным. И, кстати, мой характер был сформирован в пятнадцать, и теперь он неизменный.

— В пятнадцать лет?

Похоже, здесь сокрыта история.

— Да, — он не собирается говорить об этом, а я и не настаиваю.

— Ты всегда такой самоуверенный и проницательный? Если честно, это отталкивает.

— Тогда, думаю, у тебя не будет проблем с тем, чтобы сопротивляться мне.

Показываю ему язык, ведь он не может видеть моих ребячеств.

— Я не буду с тобой спать.

— Кто сказал, что мы будем спать? Вообще-то, я предвкушаю много бурной деятельности с последующей потерей сознания.

— И это значит не спать?

— Нет, это значит трахаться до полусмерти.

— Звучит отвратительно.

Это звучит восхитительно. Со мной еще никто столь дерзко не разговаривал. В фильмах, например, так не говорят, там все легко и с широко открытыми ртами, хотя от подобного я бы тоже не отказалась.

— Расскажи мне о себе, — предлагает он, и на заднем фоне я слышу шорох простыней, будто он устраивается поудобней. У меня нет ни грамма сомнений, что он обнажен. Интересно, как он выглядит в постели, его золотистая кожа контрастирует на белых простынях? Прикасается ли он к себе? Малкольм всегда держит свои руки в штанах. Когда однажды я спросила его об этом, он сказал, что у него чешутся яйца. Я поняла, что это было признаком некого венерического заболевания, поэтому больше никогда не заводила разговор на эту тему.

— Что ты хочешь узнать?

— Все, чем ты захочешь со мной поделиться. Я смотрю, ты не фанатка социальных сетей. Твой профиль на Фейсбуке года три не обновлялся, с тех пор, как у твоей мамы обнаружили рак.

— Я просто не зациклена на этом, — не уверена, почему говорю с ним. Через несколько часов мне вставать на работу, но я не в силах повесить трубку. Не когда он готов выслушать меня. — Я дочь Софи Корриелли, велосипедный курьер. — «Мне скучно». — А кто ты, богатенький мальчик?

Он игнорирует мой вопрос и задает свой:

— Только ты и твоя мама, Тайни?

Бросаю взгляд на стену, отделяющую гостиную и мамину комнату.

— Да, только мы вдвоем. Мой отец умер, когда я была еще ребенком. Он тоже работал в доставке. Грузовые перевозки, крупногабаритные предметы, зарабатывал больше денег.

— Мой отец умер от сердечного приступа, когда мне было тринадцать.

«Мой характер был сформирован в пятнадцать».

— Тогда ты понимаешь.

— Да, — его слова как бальзам, как нежная ткань поверх моего больного сердца.

— Я не то, чтобы хочу работать на Малкольма, — «или отказывать тебе», — но мои обстоятельства… У меня просто нет другого выбора.

— Ты нужна своей маме. Тебе, наверное, тяжело? Малкольм, кажется, так и думает.

Мой первый инстинкт — начать отрицать и притворяться, что у нас все хорошо, как я это делаю на протяжении последних четырех недель. Но он все понимает, у него такой заботливый голос, что я рассказываю ему о вещах, о которых никому не сказала бы.

— В течение года, что мама боролась с раком, у меня не было времени на друзей или подруг, и когда мы, в конце