– Кричи, мелюзга, кричи! – произнес Корвиний, заламывая мне руку, пока я на самом деле не завопил от боли. – Не хочется пугать тебя, но ты скоро утонешь. – Он с силой отбросил меня в сторону, и я упал на колени, потом склонил голову вниз.

Я услышал рев в ушах: может, вода, а может… спасительные шаги Корнелия Руфия, его раба, владельца терм, истопника, привратника и пары уборщиков.

– Мы как раз вовремя, – произнес владелец терм, когда все было кончено. – Хорошо, что истопник был здесь и услышал шум.

Я улыбнулся:

– Я знал, что он услышит. Как раз там, где находится труба с горячей водой, есть дыра. Я все знаю про тряские стены в своем доме, где можно подслушать чужие разговоры, а где нельзя. Никто обычно не думает о топке, но именно там я всегда раскрываю свои секреты. Когда старый Корвиний позволил мне кричать, я придвинулся к трубе и завопил что есть мочи.

Гораций, хранивший до этого мрачный вид, расплылся в улыбке:

– Я всегда говорил, что у тебя есть голова на плечах, Марцеллий. Мы были несправедливы к тебе. Давай забудем обо всем и пойдем обедать!

Август Цезарь страдал от очередного бронхита. Он ощущал, как жгучая боль спускается по горлу при каждом вздохе. Иногда он клал руку на грудь, пытаясь отыскать очаг боли, ощупывая его через многочисленные одежды: основную тунику, нижнюю рубаху, дополнительную тунику, надетую из-за простуды, и специальную нагрудную подушечку. Сверху была еще надета тога, и Август выглядел неповоротливым в своих одеяниях, казался старым и обрюзгшим. Он никогда не был красавцем, хотя его мелкие, тонкие черты в юности не были лишены привлекательности и часто служили моделью для кисти живописца. Его портреты писались и поныне, несмотря на бледность лица, суровые складки, густые волосы, становившиеся с возрастом пепельно-серыми. Августу было интересно, что подумали о нем послы, впервые увидев его. Их представление о нем было почерпнуто из монет или величественной статуи, которую жители Александрии возвели в своей гавани, где он представал в одежде солдата с непокрытой головой, юношей лет двадцати, совершенным и безупречным на манер греческих мастеров. Августу вообще-то было все равно, что о нем подумали. Силясь разгадать, что у послов на уме, он своим практичным умом понял, что они могут сравнивать его с тем солдатом в гавани. Притворяясь, что слушает льстивые похвалы главы послов, старика с желтоватой бородой, чьи полосатые одежды бугрились на спине, словно придавливая их обладателя к земле, Август тем временем разглядывал его сына, человека с ястребиным носом, который теребил бахрому своего тюрбана. Это был Александр, правитель израильского квартала в Александрии, в Египте.

Август откашлялся, с трудом пересиливая боль в горле и давая послам понять, что желает говорить сам, поскольку красноречие старика иссякло. Тщательно обдумав свои слова, он заговорил о царе Ироде. Было важно напомнить этим александрийским евреям, что Ирод – правитель Иудеи и его друг. К тому же Ирод не фанатик и обращает внимание на проблему совместного проживания греков и израильтян. Послам не пристало жаловаться на греков или искать оправдания бунту, в котором погибли тысячи людей, были разгромлены синагоги, обезображены святилища александрийских греков и разрушены их храмы. Почти три дня в Александрии бушевал пожар, который никто не пытался потушить. Лавки были разграблены. Беспорядки удалось подавить с помощью войск, которые были вынуждены держать настоящую осаду на узких улочках, убивая женщин и детей, сбрасывавших на них черепицу с крыш.

Послы были недовольны Иродом, которого всегда недолюбливали евреи. Однако необходимо было сломить их гордость и напомнить им, что Август Цезарь – не какой-нибудь маленький ничтожный человечек, перед которым можно говорить все, что угодно. Он властелин мира, их властелин, наконец, властелин Ирода, и ему не по нраву бессмысленные беспорядки. Он хочет знать, почему произошел бунт. Сейчас он считает уместным произнести похвалу царю Ироду и перечислить его заслуги не только перед израильским народом, находящимся под его непосредственным правлением, но и рассеянным по Египту, еврейским поселениям в Азии, Сирии, греческим городам на Востоке, а также перед жителями Парфии и кочевниками пустынь.

– По примеру Ирода, – продолжал Август, – я позволил вам придерживаться традиций, справлять свои праздники, платить в казну ваших храмов любые налоги. Я запретил грекам заставлять людей работать в священные для вас дни, разрушать синагоги и воздвигать в ваших кварталах статуи с моим изображением или с изображением других богов.

– Мы ценим твои милости, о Цезарь. – Беспокойные пальцы Александра теперь теребили бороду. Это был человек, привыкший к удобствам, начинающий полнеть, но постоянно обеспокоенный неустойчивым положением религии, к которой принадлежал. Он, казалось, с трудом выдавливал слова, будто его культурное цивилизованное «я» ужасалось чудовищности происходящего, но не смел вслух высказать свои опасения. – Наш Бог нетерпим, – наконец произнес он, – и мы должны повиноваться его воле, невзирая на иноверцев.

Невыразительное лицо Цезаря вдруг омрачилось. Он произнес ледяным голосом:

– Вы можете повиноваться любым законам при условии, что подчиняетесь моим. Из уважения к Ироду я долго терпел ваши выходки. Во всех восточных городах я сделал вас привилегированной кастой. Вы живете под моим покровительством. Однако последний бунт был поднят вашим народом из ненависти к цивилизованному миру. А вы, которые были призваны отвечать за порядок в александрийском квартале, пришли ко мне не с извинениями, а со словами о своем собственном законе. Я не желаю этого слушать.

Воцарилась тишина. Даже высокий сумрачный человек, стоявший подле Александра, который до этого, казалось, бросал Цезарю вызов, потупил глаза. Цезарь имел сердитый вид, однако в душе оставался спокоен, научившись в деловых вопросах полностью подчиняться рассудку, а не эмоциям. Осознавая, что причина беспорядков кроется в поведении неуправляемой толпы греков и израильтян в Александрии, он все же намеревался выяснить имена зачинателей мятежа и, кроме того, научить послов уважать римский закон. Он бесстрастно ждал, давая им возможность поразмыслить над причиной его неудовольствия.

Наконец Александр заговорил, пытаясь выглядеть в глазах Цезаря человеком, целью жизни для которого является почитание римской власти и сохранение независимости своего народа. Александр нашел в себе смелость вновь вернуться к теме разговора.

– Признаю, что именно мой народ начал мятеж, всемогущий Август. Мы не пытаемся оправдать ни их, ни себя, при всем при том, что виновники уже мертвы. И если я заговорил о нашем законе, то только для того, чтобы поблагодарить за твое покровительство и с твоего позволения упомянуть о священных книгах и пророчествах, которые ввели в заблуждение невежественных.