Прошлогодняя уютная щенячья жизнь казалась Ромочке сном. Прошлой зимой он безвылазно сидел в логове; досыта напивался Мамочкиным молоком и ел то, что приносили взрослые. Теперь на охоту уходили все, кроме него. Одному в логове было ужасно холодно. Мамочкиного молока не хватало даже на то, чтобы насытиться, не говоря уже о том, чтобы согреться. Ромочка натянул на себя трусы, три пары брюк, все рубашки с длинными рукавами, носки на руки, ноги и голову и, дрожа, закутался в шинель. Он стащил из гнездышка старую подстилку, всю в собачьей шерсти, и завернулся в нее. Он все уговаривал кого-нибудь из братьев или сестер остаться с ним, но понимала его только Белая. Прижавшись друг к другу, они дрожали и ждали, когда вернутся остальные.

Спал он беспокойно; ему снилась певица. Ее голос звенел в воздухе, мощный, как метель, и вместе с тем солнечный и звездный и сильный, как вой на луну! Иногда Ромочке казалось, что он запутался в перепадах и переливах ее голоса; в другое время у него вырастали крылья. Они с певицей казались ему сверкающими птицами. Иногда ему снилось, что она — его первая мать, и поет она его имя. Однажды вечером он сам придумал ей имя. Пришлось долго рыться в памяти и отбросить лишнюю шелуху. Наконец, он добрался до нужного слова. Ее зовут Певица.

Ромочка привык к тому, что собаки, ощетинившись, кружат по логову. Они бегали не только для того, чтобы согреться, как он. Он разделял тревогу своих близких, но не понимал, чего они боятся, кроме темноты и холода. Никто из них, в сущности, ничего не понимал, кроме Мамочки. Она знала, кого может выгнать мороз из северных лесов, ждала и беспокойно кружила по логову, заражая остальных своей тревогой.

Однажды ночью — наверху немного потеплело — Ромочка выполз из логова и пошел на мусорную гору. Снег, наконец, уплотнился и утоптался, идти по нему стало легко, и Ромочка сильно подбодрился. Подстилку он оставил в логове — она сковывала движения. Он шагал по снегу, помахивая дубинкой. Он знал, что Черный, Мамочка и Коричневый тоже охотятся где-то поблизости. Все остальные ждали в логове.

Несмотря на темноту, видел он хорошо. Тогда он почти всегда хорошо видел снаружи, даже ночью. Ромочка ступил на тропу, которая вела прямо к горе. Он шел не на охоту — ведь для охоты ему требовалась помощь всей стаи. Зима превратила гору в довольно опасное место. Даже если он что-то найдет, тамошние обитатели — люди или звери — непременно отберут у него добычу. Сегодня ему хотелось послушать пение — а еще найти подходящее орудие, чтобы обточить конец новой дубинки. Рукоятка оказалась слишком толстой и не помещалась в руку. Ничего, на горе, если хорошенько порыться, можно отыскать что угодно.

Ромочка повернул за угол, где начиналась общая территория. Заснеженный пустырь пересекала открытая тропа, которая вела к самой горе. Никакого пения он не услышал, хотя в небе за горой мерцали отблески костров. Ромочка удивился. Почему они сегодня молчат?

Он почувствовал: что-то приближается. По бокам бесшумно двигались черные тени. Враги! Волосы у него на затылке встали дыбом. Как плохо он, оказывается, видит в темноте — и совсем никого не чует. Нос у него заложен, но в любом случае холод притупляет обоняние. Вовремя остановившись, Ромочка заметил впереди два горящих огонька, а за ними огромную черную тень. Тень приближалась и превратилась в огромного зверя. Зверь беззвучно несся прямо к нему. Ромочку повалили на спину, придушили. Он забил руками и ногами. Лицо уткнулось в грубый теплый мех. От неизвестного зверя плохо пахло — резко и враждебно. Зверь лязгнул клыками…

Ромочка услышал громогласный рык: откуда-то сзади выскочила Мамочка. Она прыгнула зверю на спину. Тот покатился клубком и глухо ударился о сугроб.

Извиваясь, путаясь в слоях одежды, Ромочка откатился в сторону. Обернувшись, он заметил, что мрак у него за спиной испещрен черными точками — бегущими зверями. Между ними металась и рычала Мамочка. На чужаков набросились Белая, Черная, Коричневый, Серый, Золотистая и Черный — все скопом. Они свирепо рычали и кусались. Под ними скрипел снег; собаки злобно рычали и взлаивали, их привычные, уютные голоса смешивались с низким и страшным рыком Чужаков. Ромочке захотелось убежать, но он не двинулся с места: слепо размахивал дубинкой и, стиснув зубы, тоненько визжал.

Вдруг три огромных зверя отделились от семерых собак и как будто растаяли в снегу; но Ромочка видел, что отошли они недалеко, сели, обернулись и чего-то ждут… Как будто следят за ними. Собаки все понимали. Они не останавливались и не переглядывались. Пятясь, они отступали на свою территорию, а чужаки следовали за ними. Потом вся стая развернулась и бросилась к дыре в сетке, а оттуда — на тропу, ведущую к их логову. Ромочка почувствовал: они его прикрывают, отсылают домой. Он как будто услышал приказ: «Беги! Уходи!» И он, спотыкаясь, побежал к потрескавшейся калитке, а стая прикрывала его со всех сторон. Потом Ромочка прыгнул в лаз и пополз по туннелю. Мамочка и Золотистая развернулись, прижали уши и оскалились. Пока младшие спускались в логово, Мамочка и Золотистая охраняли вход. Ромочка больше не видел чужаков, но знал: они тоже прибавили шаг и гонятся за ними.

Наконец, вся стая вернулась в логово. Справившись с первым ужасом, они сели вокруг отверстия в потолке. Они готовились к драке. Вокруг них и от них самих пахло Чужаками; ими провоняли шерсть и воздух.

Первая ночь прошла спокойно. Стая долго караулила у входа. Потом чужой запах ослабел. Все вылизали друг друга и зализали раны. Принюхавшись, осторожно выбрались в развалины. На снегу чернели следы: и их, и Чужаков. Чужаки добрались до угла, помеченного Ромочкой, пришли в замешательство, чего-то испугались и повернули обратно. Мамочка почуяла их решимость, потом сомнение, а потом и страх.

Они вернулись на следующую ночь — те же самые. Сначала их было трое. Потом, через несколько дней, стала пятеро; потом еще больше. Дни становились короче. Мороз стискивал город в своей огромной пасти. Семь собак спали, сгрудившись, в Мамочкином лежбище, а Ромочку уложили в самой середине. Ему снилось, что Чужаки охотятся за ним.

В темноте Ромочка почувствовал, что Мамочка подняла голову. Ее он живо представлял даже в темноте: припала к земле, уши прижаты. Она тихо зарычала, разбудив остальных. Собаки проснулись и забегали по логову, тихо скуля. Последние дни они старались держаться вместе. Больше никто не охотился в одиночку, и логово звенело их рыка и лая, как пчелиный улей летом.

Однажды Чужаки подобрались совсем близко. Они кружили вокруг их убежища. Даже Ромочке казалось, что он их чует. Он в ужасе смотрел в темноту. Только бы Мамочка перестала рычать, дала понять, что опасность миновала! Потом, когда все закончится, Мамочка оближет и успокоит его…

Когда она, наконец, успокоилась и в логове стало легче дышать, все вместе поднялись наверх, в развалины. Семья окружала Ромочку, пока он мочился. Он старался пометить как можно больше мест, раз его метки отпугивали Чужаков. Едва рассвело, все отправились промышлять на мусорную гору.

В логове им пока нечего было опасаться, хотя голодные Чужаки и выследили их. На гору стая выбиралась теперь только днем — и все реже. Ни на самой горе, ни в лесу они не встречали других собак. Все как будто вымерло. Куда подевались другие здешние собаки? Может, перебрались в город, где их перестреляли; а может, их слопали Чужаки. Ромочка заметил нескольких собак из других стай, которых он помнил еще щенками; собаки жались поближе к кострам и людям из трущобного поселка. Ромочкина стая тоже приучилась охотиться возле костров. Они все вместе перебегали заснеженный пустырь к поселку, рассредоточивались вокруг лачуг, а перед тем, как возвращаться, снова встречались и шли домой все вместе. Почуяв запах Чужаков, они оставались в поселке и выжидали. Они начали и возвращаться только днем. Поэтому на то, чтобы добыть пропитание, оставалось все меньше времени. Они бежали долго, кружными путями, мимо холодных, необитаемых складов и, наконец, возвращались на свою территорию.