— Но мы… мы же только что приехали, — бормочу я какой-то бред. — И нам нужно собираться к ужину.

Он издает смешок. Подходит ко мне, наклоняется и отодвигает волосы, чтобы проследовать пальцами по шее.

Мое дыхание сбивается. Син приседает рядом и снова припадает к моему уху.

— Раньше мы занимались любовью хоть перед ужином, хоть посреди дня. Ты же всё помнишь, Роми.

Я на закрываю глаза, потому что действительно помню. И хочу раствориться в этих воспоминаниях. Но мне нельзя…

— Я… я придумала второе правило, — отвечаю, задыхаясь.

Чувствую, как Син напрягается.

— И какое же?

— Не называй это занятиями любовью.

Он забирает у меня сорочку, которую я достала из чемодана и сжимала в руке. Тут же бросает ее на пол, потом встает и тянет меня собой.

Я снова в его руках. Его губы исследуют мою шею, и они горячие, как ряд хон-галанских свечей.

— Мне плевать, как мы это назовем, — шепчет он. — Главное, чтобы ты была со мной. Сейчас.

Ноги едва меня держат, но даже если они откажут, меня будет удерживать Син. Содрогаясь от смеси трепета и желания, я позволяю ему увлечь себя до кровати, которая стоит в центре комнаты, покрытая атласным покрывалом.

Мы останавливаемся и смотрим друг на друга, смешивая тяжелое дыхание. Син протягивает руку и нежно гладит меня по щеке. Его пальцы дрожат.

— Ты такая красивая.

Я судорожно вздыхаю и закрываю глаза.

— Ты тоже. Жаль, что ты…

Он прерывает меня поцелуем, заставляя умолкнуть.

Я больше не могу сопротивляться и обвиваю руками его шею, потому что Син был прав — мне тоже этого хочется. Будь он проклят, но хочу его целовать, и чтобы он целовал меня — где и когда ему угодно.

Больше нет ни сил, ни желания думать о том, что надо выпить зелье. Весь мир сужается до этой комнаты и прикосновений Сина. Всё, чего я желаю — запутаться с ним в простынях, снова почувствовать его внутри себя.

Он отрывается от моих губ и с жадным вдохом следует вдоль щеки, снова к уху. Слегка прикусывает мочку, а потом отправляется вниз. Языком по шее, ключицам… Он останавливается у декольте, и у меня вырывается стон.

— Я могу заставить тебя сгореть, — шепчет он. — Я помню, как…

— Так много времени прошло…

Платье слетает, и я удивленно смотрю вниз. Всё это время Син работал над моей шнуровкой? А я даже и не заметила…

Но распутники вроде него хороши в таких делах, не так ли? Эта мысль побуждает меня его оттолкнуть, обрести над собой контроль, но не выходит — Син уже помогает мне избавиться от одежды, превращая ее в кучу ткани у наших ног.

Он выпускает меня на пару секунд и стягивает с себя рубашку. Она отправляется к платью. Син снова меня хватает и укладывает на кровать. Меня окутывает свежесть и мягкость. Я хватаю его за плечи, притягивая к себе, отчаянно желая ощутить его вес.

Он разводит мне ноги в стороны, а его рука следует вниз, и я запрокидываю голову и вскрикиваю, чувствуя его умелые пальцы. И хочу большего, еще большего. Хочу его, всего, прямо сейчас.

Возможно, Син читает мои мысли, а, может, он тоже сходит с ума, но он расстегивает брюки неистовыми, трясущимися руками и, освободившись, соединяется со мной одним быстрым, уверенным толчком.

Мой крик смешивается с его стоном. Толчки повторяются снова и снова, и я плыву по волнам удовольствия. Позволяю себе потеряться в моменте.

Если бы сейчас Син спросил про мое третье правило, я бы точно знала ответ — и я бы запретила ему останавливаться.

Глава 10. Синклер

Как только мы с Роми зашли в спальню, я больше не мог себе помочь. Не в силах был сдерживаться. Как это возможно рядом с женщиной, которая преследует меня во снах последние два года?

Ничто не могло меня остановить.

Ничто, кроме ее слова.

Но Роми не останавливала.

Вместо этого она лишила меня рассудка, позволив целовать себя. Снять с себя платье и уложить на кровать. Ее стоны и тяжелое дыхание, ее ногти, царапающиеся мне спину — всё это чуть не довело меня до предела. Мгновенно.

Но я старался, как мог, ведь мне необходимо, чтобы она захотела большего.

Может, мы и будем притворяться за обедами и ужинами, но будь она проклята, если притворялась со мной в постели. Нет, она хотела этого. Хотела меня. Это может отрицать ее язык, но всю правду уже сказало тело.

И всё же… Не то чтобы я полностью доволен собой.

Я откидываюсь на кровати, подкладывая под голову подушку, и смотрю на дальнюю стену.

Роми сбежала, как только мы закончили — едва отдышавшись, она наспех набросила платье и запросила ванну, а потом скрылась за соседней дверью, пока слуги не принесли дымящиеся ведра с водой.

Она не сказала ни слова. Даже не смогла находиться со мной в одной комнате.

Проклятье.

Возможно, дело во мне? Нужно было продержаться дольше… Это выступление в постели точно не из тех, которыми я буду гордиться.

Ну, с другой стороны, это длилось явно дольше пяти минут — неплохо для того, кто не был с женщиной два года. Интересно, а Роми тоже всё это время хранила целомудрие?

То, как она сказала: «Так много времени прошло …», заставляет меня задуматься.

Она имела в виду, что этого не было долго со мной? Или в общем и целом? Хочется верить в первый вариант, но если я вдруг узнаю…

Мысль о том, что к ней прикасался кто-то другой, разрывает меня части. Но, полагаю, если бы Роми завела любовника, то Джаспер бы всё рассказал — он не столь жесток, чтобы скрывать такую жуткую правду.

Но что-то в ее поведении, в ее словах, подсказало мне, что к ней не прикасались. Роми всё еще моя, во всех смыслах. И от этого хочется улыбнуться.

Я выдыхаю с облегчением… Боги, как же ее хочу. Даже сейчас. Опять. Одно занятие любовью не утолило мои желания, это только разожгло огонь.

Слабый шум из соседней комнаты прерывает мои фантазии. Я прислушиваюсь и… Что это? Мне не кажется? Моя жена напевает песенку?

Я издаю смешок и поднимаюсь с кровати. Хватаю с пола брюки и натягиваю их, не утруждаясь поисками рубашки. Точно знаю, что Роми нравится мое тело — так пусть полюбуется.

Я останавливаюсь на пороге и прислоняюсь плечом