Только это и ничто другое.

От тихого и безлюдного поместья Нойс Ламбент было рукой подать до одного из крупнейших городов Столетия. Харлан хорошо знал этот город, намного лучше, чем любой из его многочисленных обитателей. Работая Наблюдателем, он посетил в нём каждый квартал и каждое десятилетие.

Он знал город не только в Пространстве, но и во Времени. Он представлял его себе как единое целое, как живущий и развивающийся организм с его взлётами и падениями, радостями и печалями. Сейчас ему предстояло прожить в этом городе неделю — краткое мгновенье в долгой жизни существа из бетона и стали.

В этот раз исследования Харлана были посвящены «периэйцам» — самым богатым и влиятельным гражданам города, которые заправляли в нём всеми делами, однако сами предпочитали жить в своих загородных имениях — вдали от городского шума и суеты.

482-е было отнюдь не единственным Столетием с резкими контрастами бедности и богатства. Социологи объясняли это явление при помощи специального уравнения. Хотя Харлан и не владел социальной математикой, ему было известно, что 482-е находится на самой грани допустимого. Социологи морщились, важно покачивали головами и жаловались, что если новые Изменения не улучшат положения дел, то потребуются самые «тщательные Наблюдения».

Хотя Вечные на словах ратовали за социальную справедливость, им казался привлекательным праздный и утончённый образ жизни привилегированного сословия, которое — в лучшую свою пору — покровительствовало искусствам и наукам и всегда обладало такими прекрасными и изысканными манерами. И пока загнивание культуры не становилось совершенно очевидным, Вечные предпочитали закрывать глаза на отклонения от равномерного распределения благ и занимались исправлением менее привлекательных периодов истории.

Незаметно для Харлана его отношение к 482-му Столетию сделалось более терпимым. Его прежние ночёвки во Времени обычно проходили в гостиницах, расположенных в беднейших кварталах города, в трущобах, где приезжему было легко остаться незамеченным, где одним человеком больше или меньше — ровно ничего не значило, и где присутствие Наблюдателя не грозило обрушить карточный домик Реальности. Однако порой и это было небезопасным, и тогда Харлану приходилось ночевать где-нибудь в поле под живой изгородью. У него даже вошло в привычку всегда держать на примете изгородь, реже других посещаемую по ночам фермерами, бродягами или бездомными собаками.

Но сейчас Харлан попал в обстановку утончённого комфорта, и он нежился в постели, сделанной из вещества, пропитанного силовым полем, — особый сплав вещества и энергии. Подобная штука была редкостью, хотя в длинной цепи Столетий она встречалась чаще, чем чистое силовое поле. Во всяком случае, постель была на редкость удобной — недаром такую роскошь могли себе позволить только самые богатые люди, — она принимала форму тела, словно гипсовая отливка, и была твёрдой, пока лежишь неподвижно, но поддавалась при малейшем движении. «Да, недурно живут аристократы», — размышлял Харлан.

Уже засыпая, он вспомнил о Нойс.

Ему снилось, что он заседает в Совете Времён и, положив на стол скрещенные руки, глядит вниз на маленького, крохотного Финжи, а тот, дрожа от страха, выслушивает приговор, обрекающий его на вечное Наблюдение в одном из неизвестных Столетий где-то далеко-далеко в будущем. Харлан сурово читает беспощадный приговор, а справа от него сидит Нойс Ламбент. Вначале он её не заметил, но теперь он всё чаще и чаще искоса поглядывает на девушку, и в голосе его уже нет прежней уверенности.

Неужели её никто не видит? Члены Совета смотрят куда-то вдаль, и только Твиссел улыбается Харлану, глядя сквозь Нойс, словно её не существует.

Харлан приказывает ей уйти, но слова застывают у него на губах. Он хочет оттолкнуть её, но руки наливаются свинцом, и он не в силах поднять их.

Финжи начинает смеяться… громче… громче…

…И вдруг он понимает, что это смеётся Нойс.

Харлан открыл глаза и несколько секунд с ужасом глядел на девушку, прежде чем вспомнил, где он находится и как он сюда попал. Комната была залита ярким солнечным светом.

— Вам приснилось что-нибудь нехорошее? — спросила Нойс. — Вы громко стонали во сне и колотили по подушке.

Харлан промолчал.

— Ванна готова. И одежда тоже. Я принесла вам приглашение на сегодняшний вечер. Как странно снова вернуться к прежней жизни после такого долгого пребывания в Вечности!

Её словоохотливость встревожила Харлана.

— Надеюсь, вы никому не сказали, кто я?

— Ну что вы, конечно, нет.

Конечно, нет! Финжи должен был позаботиться о такой мелочи и сделать ей внушение под наркозом. Но Вычислитель мог посчитать меры предосторожности излишними. Ведь он находился в «тесном контакте» с нею.

Эта мысль была ему неприятна.

— Я прошу вас как можно реже беспокоить меня, — раздражённо проговорил он.

Нойс нерешительно посмотрела на него и вышла. В мрачном расположении духа Харлан принял ванну и оделся. Предстоящий вечер не сулил ему особых развлечений. Ему придётся избегать разговоров и держаться как можно неприметнее. Большую часть вечера он проведёт, «подпирая стенку» в каком-нибудь дальнем углу. Но от его глаз и ушей не должны будут ускользнуть ни один жест, ни одно слово.

Обычно он не задумывался, какую цель преследуют его наблюдения. Ещё на школьной скамье он усвоил, что Наблюдателю не полагается знать, зачем он послан и какие выводы будут сделаны из его донесений. Любые размышления приводят к предвзятым идеям; любое знание автоматически искажает видение мира, и никакие попытки сохранить объективность ему уже не помогут.

Но сейчас неведение раздражало и беспокоило. В глубине души Харлан был уверен, что наблюдать нечего и что Финжи в каких-то своих целях просто вертит им словно куклой.

Свирепо посмотрев на своё объёмное изображение, воссозданное Отражателем на расстоянии вытянутой руки, он пришёл к выводу, что яркие, тесно облегающие одежды делают его смешным.

Харлан уже заканчивал завтрак, принесённый ему роботом, когда в комнату ворвалась Нойс Ламбент.

— Техник Харлан, — воскликнула она, задыхаясь от быстрого бега, — сейчас июнь!

— Не называйте меня здесь так, — строго предупредил Харлан. — Ну и что с того, что сейчас июнь?

— Но ведь я поступила на работу… — она нерешительно замялась, — туда в феврале, а это было всего месяц назад.

Харлан сдвинул брови.

— Какой теперь год?

— О, год правильный.

— Вы уверены?

— Совершенно. А что, произошла ошибка?

У неё была раздражающая манера разговаривать, стоя почти вплотную к нему, а лёгкая шепелявость (свойственная, впрочем, всем её современникам) делала её речь похожей на лепет очень маленького и беспомощного ребёнка.