«Не повезло парню, – рассуждал про себя Батяня. – Хреновая смерть, ничего не скажешь. Впрочем, бывают и гораздо худшие варианты. Тем более, он это заслужил». Однако добивать мученика, как того требовали законы военного времени, он не стал. Ведь все равно помрет, так зачем грех на душу брать?

Лавров привстал и внимательно осмотрелся. Теперь у него были дела поважнее, чем оплакивать умирающего террориста. Он осторожно приблизился к палатке, внимательно прощупывая глазами возможные подходы. Черт его знает, какие еще сюрпризы поджидали его здесь…

Однако ничего подозрительного он не увидел. Проверив винтовку, майор резко откинул полотно с входа в палатку и вскинул оружие на плечо. Но внутри никого не было. Впрочем, и следов борьбы там тоже не наблюдалось, только разломанный спутниковый телефон валялся в углу. «Отлично! – подумал Батяня. – Теперь про связь можно благополучно забыть…» Тут офицер вспомнил про тюк, который он тащил до этого перевала. Он осторожно обшарил ближайшие кусты. Тюк оставался там, где он был спрятан и это не могло не радовать.

Вопросов стало еще больше. Кажется, кто-то кого-то серьезно подставил… Батяня присел на камень и от безнадеги закурил. В общем-то, этого делать не следовало, ибо невдалеке все еще сновали расстроенные пропажей своего транспортного средства маоисты. Но Лавров об этом пока не очень думал. Кто виноват в исчезновении Лунина? Кто похитил подростка? Кто поставил эту растяжку? На все вопросы у Батяни был уготован один-единственный ответ: сам Лунин. По логике, он – единственный, кто мог сотворить такой фокус. Ну, не щуплый же непальский подросток, в самом деле, оглушил и связал хорошо обученного спеца, разбил телефон, поставил растяжку и утащил свою нелегкую ношу черт знает куда? – Но тогда остается только Лунин. Тем более, этот тип все время вел себя как-то странно… Не удивлюсь, если эта продажная сволочь – банальный перебежчик!

Однако пальба под склоном заставила его опомниться. Майор быстро понял, что взрыв фугаса точно указал преследователям место его нахождения. Батяня оперативно собрался, достал тюк, взял необходимое количество боеприпасов, сложил палатку и быстро нырнул в расщелину между скалами. В такую темень там сам черт ногу сломит, а тем более, здесь, в горах. Искать там одинокого человека – гиблое дело…

Лавров с самого начала не очень-то возлюбил этого Лунина. Да, тот вел себя крайне подозрительно и пытался навязать Батяне свой план действий. Да, он владел куда более важной и необходимой противнику информацией, чем сам майор. Да, он как-то очень быстро и четко разобрался с подростком, не позволив Батяне изучить находившийся у того кейс. Но все-таки одно дело – плохое отношение к человеку, и совсем другое – государственная измена.

Батяня перескакивал между каменными глыбами, как тренированный альпинист. После сегодняшних приключений в обсерватории для него не являлось проблемой преодолеть две-три мелких пропасти. Но его по-прежнему угнетала мысль о виновнике всех несчастий. Он должен был во что бы то ни стало отыскать обоих – и Лунина, и мальчика – или задание будет поставлено под угрозу срыва. А уж этого Батяня никаким образом не мог допустить.

Над Гималаями лениво поднималось солнце. Оно сонно, вполглаза, выглядывало из-за стены высоких заснеженных гор и заливало сказочным розоватым светом узкую горную дорогу, которая змеевидным серпантином извивалась между монументальными хребтами.

По этой пыльной узкой дороге медленно ехала старая, почти разваливающаяся повозка, запряженная двумя худющими яками – практически единственными домашними животными, способными не только выживать, но еще и сохранять недюжинную работоспособность на самых больших высотах. Впрочем, конкретно к этим двум несчастным животинам вышесказанное относилось с трудом. Скорее они могли бы пригодиться в анатомическом музее в качестве скелета редкого животного и примера жестокого обращения людей к братьям своим меньшим.

Состояние телеги полностью соответствовало виду запряженных в нее животных. Повозка была доверху забита тюками с сухим листовым чаем – одной из основных наряду с табаком, сахарным тростником и пшеницей сельскохозяйственных культур отсталой аграрной страны. Спереди на повозке сидел морщинистый старик-крестьянин и держал поводья в одной руке, а хлыст – в другой. Рядом с ним расположился, съежившись от утреннего холода, оборванец-подросток, кутаясь в жалкое тряпье. Из-под старенького шерстяного палантина у парня выглядывали короткие темного цвета волосы. Несмазанные колеса повозки усыпляюще скрипели, и подросток часто зевал, как будто бы не спал всю ночь.

– Ну что, отец, скоро мы приедем? Твои яки еле тащатся, – нетерпеливо спросил на непали подросток. – Мне уже кажется, что если идти пешком, то быстрее будет.

– Конечно, еле тащатся, кормить их нечем, посмотри, какие худые, – сокрушенно покачал головой возница. Весь вид несчастного старика ясно говорил о полуголодном существовании, работе от рассвета до заката и полном отсутствии каких бы то ни было перспектив в жизни. – Да и старые к тому же. Они поработали за свою жизнь! Эти яки после свадьбы моего старшего сына в качестве приданого за невесту перешли в нашу семью. Сын-то со мной живет – где он еще дом построит… Так вот, тогда они малыми телятами были, а сейчас и у сына моего уже трое детей. Старшая моя внучка скоро сама замуж собирается…

Подросток явно не собирался вдаваться в запутанные хитросплетения генеалогического древа крестьянина, описание которого, учитывая традиционно большое количество детей в непальских семьях, обещало затянуться до заката солнца.

– Я спросил тебя, когда мы приедем, – парень держался нагловато, – а ты мне какие-то сказки рассказываешь.

– Ну, к обеду, может, и будем. Ты лучше поспи пока, пацан, а то вид у тебя, честно говоря, изможденный, как у моих яков. Лицо вон светлое, почти как у англичанина. Тоже, наверное, несладко в жизни приходится? – сказал старик, бросив взгляд на физиономию попутчика. – А скоро солнце поднимется и начнет припекать, тогда уже особо не выспишься.

Парень рассмеялся, хотя сравнение с англичанином ему явно не понравилось, зато уж больно повеселило сравнение с яками.

– Ну, до твоих задохликов мне еще далеко! Жизнь – она, конечно, штука непростая, но не до такой же степени. Спасибо, но спать мне не хочется, вот доберемся до монастыря, а там…

Вдруг подросток резко прервал разговор, увидев впереди военный джип и двух вооруженных, одетых в камуфляж людей с красными повязками на рукаве. Каждому жителю Непала было бы сразу понятно, кто это такие – повстанцы-маоисты. Они уже давно вольготно себя чувствовали на непальской земле. Такие посты всегда появляются в Непале во время гражданских бунтов (их здесь называют по-английски «страйками») и восстаний военных. И это неудивительно. Нормальных дорог (то есть достаточно широких, чтобы смог проехать автомобиль здесь – по пальцам пересчитать, и перекрыть их – дело несложное, зато эффект огромен.

Главная задача постовых на таких импровизированных пропускных пунктах – не дать проехать машинам, которые могут доставить подкрепление людьми, оружием и припасами для скрывающихся «контрреволюционеров». Чтобы этого избежать, во время «страйков» перемещение по трассам категорически запрещается. За неповиновение – расстрел. И тут уже не помогают ни правительственные номера (они и вовсе чаще мешают), ни специальные пропуска, которых попросту не существует. Поскольку маоисты шутить не любят и незамедлительно приводят свои приговоры в исполнение, желающих нарываться на неприятности среди мирных жителей почти нет. Однако, поскольку автомобилей в Непале совсем немного, пробок, похожих на великое стояние на первом кольце МКАДа не возникает. А для гужевого транспорта местных сельчан делается исключение: их пропускают, ограничиваясь лишь формальным обыском, да и то не всегда.