пересмотреть. Вдруг и старушка-самогонщица сыщется?

По тому, как дрогнуло лицо Куберляцкого, Арехин понял: попал.

— Но некогда мне с твоими бумажками возиться. Большое дело поручено. Просто шлёпну я тебя для ровного счёта, да и всё. А то одиннадцать — ни туда, ни сюда. На твоё место боевого чекиста возьмут, по волкам спеца, а не по старичкам безвредным. В каком углу тут расстреливают? В этом? — Арехин толкнул чекиста в угол, который заприметил прежде из-за следов пуль в штукатурке.

— Н-нет, нет, гражданин Арехин. Двенадцать! — закричал Куберляцкий.

— Что двенадцать?

— Двенадцать человек вы изволили положить! Его, двенадцатого, в кустах потом нашли, как вы уехали, наши рассказывали.

— Не врёшь? — Арехин опустил руку с маузером.

— Клянусь. У него на руке тоже… Ну, вы знаете.

— Знаю. Ладно, раз двенадцать, то пусть. Повезло тебе. Тринадцать — число несчастливое. Значит, так. Вожжаться с тобой мне некогда, мне вообще на тебя плевать. Но звание чекиста поганить не дам. Почистишь камеры, мелочь разгонишь по домам, пусть живут за свой счёт, а не казённый. А сам займёшься серьезными людьми. Налётчиками, убийцами, а пуще настоящей, боевой контрой, а не учителями на пенсии. И учти: здесь у меня есть хорошие товарищи. Они за тобой присмотрят. Будешь волынить — шепнут мне. Понял?

— Так точно. Понял то есть.

— Что по старику будешь делать?

— Завтра… да прямо сейчас оформлю бумаги, и утром отпущу.

— Ну, отпускай, ладно, нечего ему чужую баланду хлебать. И помни, на его месте должен сидеть волк!

— Помню.

Арехин ушел. Куберляцкий сел за стол, взял в руки перо и положил назад. Тряслись руки. Он сам трясся. Ведь бывало, бывало, что стреляли тут, и не только подследственных. И угол угадал. Эх, вот бы этого Арехина в расход пустить! Но он быстро отогнал несбыточную мысль, как и в голову-то пришла. Или Циолковского определить? Это проще. Но Арехин правду сказал, есть у Арехина здесь дружки, хотя бы Уточкин. При каждом случае рассказывает, как с Арехиным контру чистил. Нет, отпустит он Циолковского, да и не в старике дело. Другими нужно заниматься. Сейчас пойдёт в рост богатый элемент, а где богатство, там и контра. Вот богатую контру и трясти нужно, а не нищих стариков, с которых и взять нечего. Ладно, успокоимся, что толку гневаться. Землю наследуют смиренные.

5

Утро началось с заминки. У ворот дома обнаружили труп. И ладно бы просто обнаружили: у трупа в руках был пакет с надписью «Для Арехина А. А.» Потому милиционер и пришел за Арехином, вежливо попросив спуститься и опознать. Милиционер служил не первый месяц, кто такой Арехин, знал, и потому именно попросил.

Отказываться Арехин не стал. Сказал Анне-Луизе, чтобы готовилась, обернётся он быстро, и спустился за милиционером.

— Это Павел Каннинг, калужский обыватель, — сказал он милиционеру.

— Вы хорошо знаете его?

— Мимолетно. Вчера впервые встретил. Он ходатайствовал по какому-то делу, но я ему отказал. Недостаток времени. Срочное поручение. Через час мне следует быть на вокзале.

— Ясно. Так и запишем — Павел Каннинг из Калуги.

— Отчего он умер? Я не вижу следов ранений.

— Их и нет, — успокоил милиционер. — И кошелёк с совзнаками при нем. Денег мало, да ведь откуда у него много? Выходит, просто умер. Сердце не выдержало. Это случается.

— Случается, — согласился Арехин. — Пакет-то дайте.

— Пакет?

— Да, который предназначен мне.

— Но положено ли?

— А вы в протоколе напишите, что пакет был вскрыт, содержимое передано А. А. Арехину, — и Арехин разорвал оберточную бумагу.

Так и есть. Австрийская кепка. Арехин потряс её — ничего не выпало.

— Ну, кепка, это ерунда, — сказал милиционер с облегчением.

Тут и Григорий подогнал экипаж.

— Я за чемоданами слетаю, — предложил он.

— Слетай, — согласился Арехин, присел на корточки и стал осматривать тело. Конечно, при поверхностном осмотре, не раздевая, тем более, не вскрывая, сказать ничего наверное нельзя, но Арехин склонялся к выводам милиционера: сердце.

— Старый человек умер на улице. Непорядок. Но не преступление, — сказал он.

— Все там будем, — согласился милиционер.

— Возможно.

— Возможно?

— Наука в отношении загробного мира к единому мнению не пришла. Так что будем мы там, или останемся здесь превращаться в глину, пока не решено.

— Ах, вы в этом смысле. Тогда согласен, — милиционер был рад, что всё хорошо кончилось: тело есть, а дела нет. И можно сослаться на человека из начальства.

— Вы тело на всякий случай доктору покажите. Пусть письменно заверит, что смерть ненасильственная. Вам же спокойнее, — добавил Арехин.

— Сделаем, — согласился милиционер. — Как в лучшие времена.

— Лучшие времена впереди, — напомнил Арехин.

Тут с чемоданами спустился Григорий.

— На дачу переезжаете? — спросил милиционер.

— Задание, — коротко ответил Арехин.

Пока Григорий пристраивал чемоданы, он помог Анне-Луизе забраться в кабриолет.

— А это…

— Это, дорогая, проза жизни. Сердце у старика не выдержало.

— Я не старика имею в виду. Что за кепка у тебя в руках?

— Нужная вещь. Для конспирации.

— Да, тебя в ней никто не узнает.

Пока экипаж катил к вокзалу, он осмотрел кепку. Так и есть: под подкладкой прощупывалась мелкоячеистая металлическая сеть. Нет ли совпадения: Каннинг снял кепку для передачи Арехину (зачем?) и после этого умер.

После этого не значит вследствие этого, одёрнул он себя. Над ночным разговором с Циолковским он пока не думал: слишком много событий произошло вчера, нужно было выспаться. Почти удалось.

Они легко нашли поезд: тот был единственным. Никакой суеты, быть может, благодаря редкой цепи красноармейцев и тому, что пускали в поезд только по особым пропускам.

Григорий помог занести чемоданы в купе.

— Присядем, — попросил его Арехин.

Тот сел.

— Мы уезжаем надолго. Квартира остается за управлением, но вот Фоб, Дейм, коляска и все остальное — моя собственность. Я написал полную доверенность на вас, Григорий. Делайте, что хотите. Можете стать извозчиком, сейчас это поощряется. В общем, придумаете. Только пулемёт советую-таки часто в ход не пускать.

— Это мы понимаем, Александр Александрович. За коней спасибо, но только, значит, вы не вернётесь? Я так думаю, правильно это. Жизнь дальше будет наоборотная.

— Как это — наоборотная? — спросила Анна-Мария.

— Умеешь,