В 1990-х достаточно было сказать: «Хочешь перепихнуться?» — а сейчас мне придется вылакать гектолитры Moscow Mule, чтобы сбивчиво проблеять что-то вроде этого:

— Извини, но мне надоело, что мы незнакомы. Долго еще мы будем НЕ встречаться? Думаю, наши жизни больше не должны катиться по параллельным рельсам. Прости, но я уже час смотрю на тебя и не осмеливаюсь подойти. Больше всего на свете я боюсь показаться неуклюжим, но, если не сделаю этого, никогда себе не прощу. Плевать, ставлю все на кон: меня привлекает ваше молчание, я не понимаю, почему такая красотка здесь одна, читает сообщения с меланхоличным видом, не пьет, ни с кем не общается? Сначала я шпионил за тобой издалека, смотрел на твои белые теннисные тапочки, замшевую сумку Levi’s, аккуратные ушки с маленькими мочками и хэбэшную маечку с большим вырезом на спине. Нет, я не сужу о вас по твоим физическим данным, но доступна мне сейчас только ваша безупречная внешность. Я не могу познать твою душу, если видел лишь лицо. Что у вас за духи? Их аромат причиняет мне боль. Вряд ли желание познакомиться с тобой излишне и неприятно навязчиво, я стыжусь моего любопытства, но это самое нежное, что есть в человеческом существе. Я хочу понять, почему ты смотришь этими зелеными глазами прямо перед собой, я проверил — там только стена, забранная красной тканью, у тебя голые ноги и плечи, длинные волосы, и мне чудится, что я слышу балладу Can’t Fight This Feeling — «Не могу бороться с этим чувством» — в исполнении американской рок-группы REO Speedwagon, как было летом 1979-го, когда я в теннисном лагере влюбился в американку. Ты, конечно же, знаешь все, что происходит, когда вдруг перекидываешь волнистые волосы с одной стороны на другую и молекулы твоего аромата принимают в воздухе форму сладкого удара ножом в мой живот, и мне как будто снова двенадцать, и кажется, что решение всех проблем — уткнуться в вашу шею на тысячу лет (столько длятся объятия). Ваша ямочка на твоей левой щеке делает меня еще несчастнее, вы там — и ничего не говорите, чем дольше вы ничего не говорите, тем более одиноким я себя чувствую. Когда я думаю, скольким пожертвовал за всю жизнь, чтобы нравиться женщинам — рекламой, книгами, кинематографом, телевидением и радио, всей известностью, призванной сократить дистанцию между вами и мной… — все тщетно. Я одержим желанием, таким болтливым, похотливым и досадным, но ты начала первой: появилась в баре и по недосмотру вторглась в мою жизнь.

Я подойду, ведь зло уже свершилось, я жалок, но таково отныне положение мужчин, мы — «выклянчиватели» чувств, нищие любви. Скажи мне кто, что я сегодня вечером процитирую Энрико Масиаса[121], совершил бы аутодафе, но должен признать, что иудейско-арабский шансонье умело сгустил краски: мое желание просит милостыню. Я, бедняк, под завязку накачавшийся имбирным пивом, простираюсь ниц у ваших ног, я — «желтый жилет» сердца, бомж причинного места. Умоляю тебя, признайтесь, будет абсурдом расстаться, не встретившись, верно?

Я встаю и со стаканом в руке направляюсь прямо к красавице в линялых шортах с «приободренными» сосками, которая грызет арахис, пропитанный соусом из перигорских трюфелей. Пока я читаю ей любовную тираду, записанную в блокноте, замечаю, что она нарисовала фломастером на скулах фальшивые веснушки, чтобы выглядеть совсем уж инженюшкой. Обожаю хорошо пошаливших в прошлом женщин, когда они напускают на себя наивный вид. Дослушав мой монолог, великолепная дива делает красноречивый жест: Sorry I don't speak French[122], потом Марина — та, что с короткой стрижкой — подходит и влепляет ей смачный поцелуй. Мои чувства противоречивы. С одной стороны, я горжусь, что у меня глаз-алмаз, как у настоящего скаута, с другой — обидно, что я потерял время и лишился моего мохито. Комкаю любовное письмо и выбрасываю в желтую урну: его переработают в туалетную бумагу. Плачу за выпивку, выхожу на улицу, поворачиваю налево, на авеню Георга V, и шагаю к Crazy Horse[123]. Пора насладиться зрелищем упругих попок, выгнутых спин, торчащих сисек, нужно же чем-то утешиться в этом равнодушном мире. Я знаю одну танцовщицу по имени Дея, возможно, она работает сегодня вечером (второе представление начинается в 23:00). Решаю предупредить ее и останавливаюсь, чтобы написать сообщение. Человек шестьдесят демонстрантов в желтых жилетах громят стоянку такси на углу. Странно, поблизости — ни одного полицейского. Легкий хмель заставляет меня заговорить с бородатым костоломом в бейсболке козырьком назад.

— Я с вами, парни! Сожгите весь этот bling-bling![124] Они колеблются. Некоторые меня узнали и снимают на телефон. Другие закатывают глаза, не понимая, в каком порядке действовать: сначала сделать селфи и потом убить меня или сначала убить, а после этого запечатлеть труп.

— Мы начнем с тебя, Паранго! Коллаборационист! Грязный соглашатель на содержании у системы! Отброс! Отдай нам свои деньги!

— В банке у меня ничего нет, но я могу взять у бармена из «Фуке» бутылку Cristal Roederer… если хотите шампанского.

— Мы затолкаем ее тебе в задницу, продажный кретин! А потом подпалим ресторан Сарко!!![125]

Сбоку ко мне подбирается здоровяк, в руке у него бутылка из-под виски с «коктейлем Молотова»… Хвала Небесам, один из корешей в этот момент разбивает ветровое стекло «Порше Кайенн», стоящего перед «Временами года». Заходится воем сигнализация, и вся банда оборачивается к спецназовцам, которые явно собираются применить оружие. Я тихо удаляюсь на улочку, ведущую к Дому Икры, изображая разговор по телефону. Кажется, сейчас не лучший момент для восстановления диалога между светскими людьми и средним классом. Это, конечно, «юмор на лестнице», но я мысленно перечисляю три вопроса, которые не осмелился задать:

— Совместим ли Великий вечер с палкой для селфи?

— Вы забросали «Порше 911» Кристиана Этчебеста горящим мусором. Считаете, это самый эффективный способ борьбы с социальной несправедливостью?

— Имеет ли смысл бороться за зарплату, когда горит твой дом?

Мне стыдно продолжать шутить, но это сильнее меня: я упрекаю других, а по какому праву? Выпиваю рюмку «Белуги» в баре на углу улицы Кентен-Бошар и взбадриваюсь. В XX веке Советская Россия сумела примирить социальную справедливость и радости номенклатуры: нужно было предложить революционерам бутылку водки «Распутин».