любой, кто поддастся ярости или другому пороку, — всего лишь легенда, придуманная единоверцами. Придуманная, чтобы мы славили их бога и боялись. Придуманная, чтобы пробудить в нас кротость, чтобы вести нас подобно стаду овец. Ведь кто может быть покорнее, чем праведные из страха, что их покарают за гнев? А? Скажите мне!

— В ваших словах есть доля истины, и я не стану оспаривать её. — Морен и сам искренне желал, чтобы сказанное Медисом когда-нибудь стало правдой. — Но я видел, как порок и Проклятье, следующее за ним, пожирают человека. Видел, как тот теряет всё человеческое и обращается…

— В чудовище? — перебил его Медис. — Для этого его достаточно напоить.

— Вы не верите мне, — сказал Морен устало, не спрашивая — утверждая.

— Я не хочу вам верить. Удовлетворит ли вас такой ответ?

— Более чем какой-либо другой.

Их спор окончился ничем, но не оставил осадка. К столу подали сладкое — малину, политую молоком и щедро посыпанную сахаром. Поднеся ложку ко рту и учуяв запах, Медис поморщился и жестом подозвал слугу.

— Мальва не любит малину. Принеси что-нибудь другое!

Тот поклонился и покинул зал, не задавая вопросов. Спустя несколько минут у одного из пустующих мест забрали тарелку с ягодным лакомством и на его место поставили запечённые в меду груши.

После пира Медис лично проводил Скитальца в отведённые ему покои и покинул его со словами, что в старчестве полюбил ложиться как можно раньше. Морен не смел возражать — его и так почтили бо́льшим вниманием, чем он заслуживал. Медис не был его царём, но являлся правителем пусть и малого, но всё-таки царства, и Морен ощущал себя неловко, беседуя с ним на равных.

Не прошло и получаса, как в его комнату ворвались, не посчитав нужным постучаться. Долговязый мужчина, облачённый в бордовый кафтан, — Морен уже был знаком с ним. Именно Бранимир обратился к Единой Церкви, чтобы найти его и пригласить во владения Медиса. Сейчас же, отбросив приветствия и другие прелюдии, положенные по этикету, он заявил буквально с порога:

— Вы выяснили что-нибудь?

И ведь не спрашивал — требовал. Морен невольно подумал, что когда Бранимир просил его об услуге, то был куда более вежлив.

— Я только приехал. И нет, Медис не проклятый, если вы об этом.

— Уверены? Я слышал неоднократно, многие проклятые сохраняют человеческий разум.

— Да, но теряют человеческий облик. Даже если Медис — новый, неизученный вид, проклятые не могут контролировать свой порок. Разозлите его, и когда он выйдет из себя, то явит свою истинную сущность.

Бранимир издал громкий, презрительный смешок.

— На заседаниях Совета он выходит из себя по любому поводу.

— Тогда я не понимаю, чего вы хотите от меня.

— Но он нездоров! — почти прокричал Бранимир. Лицо его побагровело, а вздёрнутые усы затрепетали. — Его рассудок помутился!

— Даже если и так, к Проклятью это не имеет никакого отношения.

— Послушайте меня!

Бранимир шагнул к нему, вставая лицом к лицу. Он возвышался над Мореном почти на целую голову, хотя тот не был низким. Но Морену хватило одного лишь холодного взгляда, чтобы дворянин взял свою ярость под контроль. Видимо, Бранимир вспомнил, с кем говорит и на что способен Скиталец, ибо немедленно стушевался и повторил уже тише:

— Послушайте меня. Он заставляет своих людей охотиться на проклятых в лесах. А потом пойманную дичь подавать к столу, точно это какой-то кабан!

— Вашим охотникам хоть раз удалось поймать проклятого?

— Нет, — стушевался Бранимир. — Они даже не пытаются! Медис слеп, поэтому они приносят ему обыкновенных зверей, а кухарка подаёт их к столу. Никто в здравом уме не стал бы есть… их.

— То есть вы обманываете его? — Морен услышал главное, стараясь игнорировать то, с каким отвращением прозвучало «их» из уст дворянина.

— А что ещё нам остаётся?

— Медис сказал, что люди голодают. Насколько это правда?

— Здесь он не соврал, — с неохотой признался Бранимир. — Проклятые пугают дичь и убивают скот. Про людей я уже молчу. Сначала Медис объявил награду за их истребление, пообещал горсть золота тому, кто убьёт хоть одного. Но, как я уже говорил, охотники боятся идти на них. Люди убивали своих коров и лошадей, кто победнее — пойманных в лесу оленей, и приносили их Медису, чтобы получить награду. Однажды он приказал подать к столу один из таких трофеев, сказал, что хочет попробовать его. Кухарка не посмела ослушаться. Тогда-то всё и началось.

— Полагаю, с каждого такого зверя вы получали монету себе в карман? Тогда выходит, вы сами повинны в своих бедах.

Бранимир побагровел пуще прежнего, а усы его задрожали. Видя его состояние, Морен поспешил сменить тему, тем более что один вопрос никак не давал ему покоя:

— Лучше расскажите мне, кто такая Мальва.

— Его дочь. Она умерла от оспы больше десяти лет назад. Медис не смог смириться с утратой и верит, что она всё ещё жива.

— И вы этому способствуете? — Морен был в ужасе и не скрывал этого. — На пиру никто и рта не открыл.

— А что нам остаётся? — повторял, как заклинание, Бранимир. — Он ведь царь, с царём спорить бесполезно! С Медисом уж точно. Он ведь ослеп не сразу и, когда умерла Мальва, ещё видел, пускай и совсем плохо. В первые дни, когда ему только сообщили о смерти дочери, он не находил себе места от горя. Показывал то на одну, то на другую служанку и кричал: «Но Мальва вот она, она жива! Зачем вы обманываете меня?» Это было невыносимо… Всем стало легче, когда он успокоился. И никто не посмел ему возразить, когда однажды утром, спустя несколько месяцев, он вдруг приказал выделить за столом два места, которые обязаны были оставаться пустыми. Слуги пожалели его…

— И для кого же предназначено второе место?

— Для Оксаны. Его жены. Царица умерла парой месяцев ранее. Болезнь сначала скосила её. Мальва всё рвалась то навещать, то ухаживать за ней, хотя её и отгоняли от постели матери. Печальная участь… Мальве тогда и пятнадцати не было.

Морен всё больше и больше понимал, что ему здесь не место. Трагедия этой семьи не имела ничего общего с ним и его работой, а чудовища, что жили во дворце, не имели никакого отношения к проклятым.

— Я ничем не могу вам помочь, — сказал он наконец. — С вашего позволения, я бы хотел уехать.

— Нет, — жёстко ответил Бранимир. — Я не позволяю. Царь разрешил вам пробыть здесь три дня. Вот и оставайтесь на три дня. Может быть, даже если ничего не найдёте, то хотя бы переубедите Медиса в