Он что, в самом деле назвал ее любимой? Ну да, выходило, назвал. И чего они шляются тут по набережной Невы, все равно ничего нового не обнаружат. А дул пронизывающий ветер, он весь до мошонки промерз. Ну Эрмитаж, ну Троицкий мост, ну Адмиралтейство. Зуб на зуб от мартовского холода не попадал, тем более что он, идиот, оделся легко, выпендриться захотел. Думал, посидит с девчонкой в ресторане, поболтает немного, ну потискает немного на лавочке – на этом все и закончится.

Однако нет, внучка академика не хотела расставаться с ним, это было ясно как божий день, пришлось подыгрывать. Надо было с самого начала выдумать что-то про больную маму, к которой ему надо сгонять, ну или хотя бы про находящуюся при смерти бабушку.

«Вспоминать» про бабушку теперь было бы как-то подозрительно.

То и дело посматривая украдкой на часы, Федор не сомневался: операция по изъятию дедушкиной коллекции давно завершилась и фургон с надписью «Доставка мебели» уже благополучно покинул черту Ленинграда и находился на складе, где товар принимали, оприходовали и сортировали знающие люди.

Так что он, черт побери, делает в компании с девчонкой на продуваемой пронизывающим ветром набережной?

– Тебе точно не холодно? – заботливо спросила Саша и поправила воротник легкого пальто Федора. Только сейчас ей стало ясно, что молодой человек стучит зубами.

– Может, согреемся где-нибудь? – произнес он и посмотрел на наручные часы. Саша уже видела, как в последнее время он бросал на них взор: он что, спешит?

Или, что намного хуже, ему с ней скучно?

Они зашли в первую попавшуюся забегаловку, где им подали отличный чай и отвратительные ромовые бабы.

Разламывая их на тарелке и вытаскивая изюм, они дурачились, и Саша, от которой не ускользнуло, как Федор вновь посмотрел на часы, произнесла дрогнувшим голосом:

– Тебе что, пора?

А что, если он скажет «да»?

– Да нет же, мне так с тобой хорошо! – ответил он, заказывая по второму стакану чая. – Просто надо было к бабушке заглянуть и поздравить, она в последнее время сдала. Она меня после гибели родителей в автокатастрофе одна воспитала.

Саша, помолчав и погладив его по руке, с болью в голосе произнесла:

– А давай мы навестим ее вместе!

Ну да, не хватало, чтобы они к его бабке в коммуналку, где он вырос, заглянули вдвоем, – та встретила бы их трехэтажным матом и водочным перегаром! Старая карга, которая в детстве его нещадно лупила всем, что попадет под руку, в том числе и стиральной доской, и шлангом от пылесоса, которую он люто ненавидел и которая сожительствовала с каким-то бывшим зэком, моложе себя лет на двадцать, но почти без всех зубов, наверняка сейчас гудела – и вовсе не по случаю Восьмого марта, а не просыхая с Двадцать третьего февраля.

Ну или даже с Нового года.

Бабушка у него была еще той алкашкой и асоциальным элементом, и навещать ее Федор уж точно не намеревался. А про гибель родителей ляпнул, чтобы внучка академика еще больше к нему прониклась чувствами – ее же собственные загнулись на Памире.

– Жаль, что в этот раз познакомиться с твоей бабушкой не получится, – вздохнула внучка академика. – Она наверняка у тебя выдающийся и крайне интересный человек – как и ты сам, Федя!

Она назвала его Федей? Ну да, назвала!

Ее Федя.

Глаза молодого человека сверкнули.

– Ну да, крайне интересный, ты в этом права. Я тебя познакомлю, но только не в этот раз. Бабушка не любит, когда… когда в гости приходят без предупреждения! Ну и сегодня она принимает своих закадычных фронтовых подруг, им лучше не мешать, они предаются воспоминаниям…

Хоть удалось с грехом пополам отделаться от навязчивой идеи посетить его бабку. Ну да, фронтовых подруг она принимала, куда там! Бабуля там вторую бутылку водяры на грудь принимала, вот чем она была занята!

Но он хоть горячим чаем согрелся.

Был темный поздний вечер, когда Федор доставил внучку академика к дому на Карповке. Та все еще бережно прижимала к груди белую розу, правда, уже несколько поникшую и смятую.

– Ты ведь выпьешь чаю? – спросила она с робкой надеждой.

Гонять чаи Федор не намеревался, хотя подняться и заглянуть в сортир в квартире академика он бы не отказался.

Правда, не стоило ему находиться рядом с внучкой академика, когда она окажется в пустых и голых комнатах, где нет ни одной картины: там будет уже не до сортира.

Поэтому пришло самое время обжиматься, целоваться и прощаться: пусть с ментами якшается сама.

– Ну, мне еще к бабушке забежать необходимо, – заявил Федор. – Думаю, ее фронтовые подруги уже ушли. Помочь надо старушке, она уже сдает. Ты ведь не обидишься, если я на чай поднимусь в другой раз?

Саша еле сдержала вздох разочарования, но, конечно же, не возражала, раз Федору требовалось навестить его бабушку: старушку он наверняка любил, раз так часто говорил о ней.

– Ты точно не сможешь? – ее голос предательски дрогнул. – Хотя бы на десять минут… На пять?

Вышедшая из подъезда рыжеволосая соседка, четвертая супруга и вдова известного советского литературного критика, ведя на поводке добродушную колли, произнесла, обращаясь к Саше:

– С вашим переездом ведь все в порядке? Выяснили, что к чему?

Не понимая, что она имеет в виду, Саша произнесла:

– С переездом?

Соседка кивнула:

– Ну да, вам ведь полдня мебель доставляли и забирали. Наверняка себе новый гарнитур купили, ведь так? Илья Ильич будет точно доволен!

Уверенная, что соседка что-то путает, Саша заявила:

– Дедушка в больнице, вы разве не знали?

Соседка, поправляя ошейник своей колли, ответила:

– Ну да, я и не знала, но он мне сам сказал, когда я его сегодня около дома встретила. Он как раз пытался выяснить что-то у грузчиков и был в крайнем возбуждении. Поэтому и спрашиваю: у вас все с новой мебелью в порядке или при доставке напутали чего? Может, не тот заказ привезли?

Слова этой рыжей тетки с вертлявой собакой Федору крайне не понравились. Как это дед, который должен был еще две, а то и все три недели лежать в своем НИИ, вдруг тут оказался?

Вряд ли его досрочно выписали, объяснение появлению старче около дома на Карповке могло быть одно: больной академик, воспользовавшись тем, что был праздник и врачи наверняка тоже несколько потеряли бдительность, самовольно покинул палату и поперся домой.

Ну да, старый хрыч все из-за картин переживал – и пожаловал в самый ответственный момент, когда эти картины выносили и